Удивиться Марек Шадов не успел. Наставник Дэн подался чуть вперед, сжал шарик крепкими сухими пальцами.
— Назовите любое число — от одного до, скажем, пятидесяти.
— …Можно и больше, — охотно согласился доктор Эшке. — Но это слишком долго, заскучаете. Итак?
— Три! — радостно выкрикнул знакомый голос, только что вещавший об инопланетной бомбе.
Всего-то?
Рука дернулась, отправляя шарик прямиком в пол. Резко, в полную силу. Раз! Черный кругляш, словно набравшись сил, ракетой унесся к люстре.
Два! — в потолок, от люстры в полуметре.
Три! — в подставленную ладонь.
Аплодисментов не было. Толстяк-полицейский, поведя широкими плечами, выразил общее мнение.
— И только? Так и я смогу.
Подумал и предложил:
— Двенадцать!
Доктор Эшке вновь озлился, но тут же заставил себе забыть обо всем. Нет толстяка, и зрителей нет, и зала — и даже его самого, туди-недоучки. Есть черный мячик — и прозрачный многоугольник, кристалл о двенадцати гранях.
Много? Не слишком. Мчись, лента-мысль, соединяй грани! Иге, ля гё, сэн…[38]
— Не двигайтесь! — крикнул, ни на кого не глядя. — Попадет — больно будет!..
Про разбитый нос — память о первом дне знакомства с каучуковой ракетой — говорить не стал, дабы не пугать публику. Шарик попался весьма злого нрава.
В пол! Не прямо, а чуть-чуть наискось, чтобы над самой шляпой герра толстяка прошел. Потом — к двери, двумя метрами выше, а затем обратно, полицейскому мимо левого уха, да со свистом. Дернется — сам будет виноват!
Раз! Два!.. Четыре, пять… Восемь!..
Двенадцать!..
В ладоши ударили тут же, как только теплый каучук с силой врезался в руку. Морщиться нельзя, напротив, улыбнуться, поправить чуть съехавшие очки с простыми стеклами, капюшон мантии тоже выровнять…
— Шарик-то непростой! — констатировал кто-то. — С Подкаменной Тунгуски шарик!..
В ответ засмеялись, но как-то неуверенно. А вдруг и в самом деле?
Полицейский же, вежливость соблюдя, тоже похлопал, но о службе не забыл:
— Довольно, майне геррен, довольно! А вы, герр Эшке, извольте представление завершить и следовать за нами.
Филолог-германист, он же циркач и жуши туди, ответил не сразу. Двенадцать углов — не слишком много, а если вдвое?
— Охотно!..
А если даже не вдвое? Огромный прозрачный кристалл, с небо размером, шарик в самом-самом центре… Первая лента-мысль еле ползет, воздух стал вязким, тяжелым, не пробиться… Иге!.. Вторая идет легче, но медленно, слишком медленно. Ля гё! Есть!.. Третья, четвертая… Понеслись!..
— Охотно! — повторил доктор Эшке. — Но, герр… Извините, не имею чести знать вашу фамилию и должность…
…Двадцать третья… Двадцать седьмая… Тридцать первая…
— Криминальоберассистент Мильх, — суровым голосом отрекомендовался толстяк.
…Тридцать седьмая… Внимательней, внимательней!.. Сорок первая!..
— Так вот, уважаемый герр Дикмильх…[39]
Смех в зале (полицию никто не любит, даже немцы) подарил несколько нужных секунд. Готово! Тело стало легким, прозрачным, шарик, напротив, затяжелел, словно каучук обернулся свинцом. Ладонь запылала жаром.
— …Давайте поделим вопрос надвое. Представление завершаю, а вот второй пункт мы обсудим по мере возможности.
И — в полный голос, чтобы люстра зазвенела:
— Шестьдесят! Иду на рекорд! Только не двигайтесь, пожалуйста, не двигайтесь!..
Раз!
— Хватайте его! — взревел герр криминал… (и так далее).
Два! Три!.. Семь!..
«Хватайте его!»
Служивые — народ дисциплинированный, подданные же Рейха весьма законопослушны. Выслушав ясный и недвусмысленный приказ, первые приступили к исполнению, вторые же и не думали мешать. Хватание доктора Эшке началось.
Но ме-е-едленно, о-очень ме-е-едле-енно-о-о.
Черный шарик, словно обретя маленькую злую душу, со свистом рассекал воздух. Одному из полицейских даже пришлось присесть, уклоняясь от прямого в лицо, другой вовремя отшатнулся, чем спас свое ухо. Публика же вошла в азарт и принялась охотно давать советы, причем в полный голос, иногда начиная скандировать.
— Сзади! Сбоку! Слева!.. Сле-ва! Слева! Справа, падай, падай!..
Служивые попытались двигаться перебежками, но шарик, имея преимущество в скорости, эти попытки пресек. Вдобавок тот, кто чуть было не получил по носу, засмотрелся (не на него ли?) и не заметил стоящего рядом кресла. Ботинок за что-то зацепился и…
— S-s-scheisse!
…Брюхом — прямо на почтенного господина средних лет, отца здесь же присутствующего семейства. Вставать, однако, не спешил — извинился и присел прямо на пол.