— А в кошельке-то вот что!
Он потряс перед глазами кошельком, плоским, как сушеная хурма.
— Та вдовушка хоть и мала ростом, но и сильна же...
— Брось ты!
— Ну, ну. валяй!
Собеседники расхохотались.
— О, гляди-ка, гляди! Что делается, а? — сказал один рыбак, уставившись осовелыми от водки глазами на нары напротив и показывая в ту сторону подбородком. Там рыбак передавал своей жене деньги.
— Глянь, глянь!
Разложив медяки и бумажки на крышке небольшого ящика, они вдвоем их пересчитывали. Мужчина, слюня карандаш, записывал что-то в записную книжку.
— Гляди!
— У меня тоже дома жена и дети, — вдруг, словно рассердившись, проговорил тот, который рассказывал о вдовушке.
Неподалеку на нарах молодой рыбак, с длинным, посиневшим и распухшим от перепоя лицом, громко рассказывал:
— Я -то думал, уж на этот раз не пойду больше в море, да вот... Остался без гроша, агент и сманил. Ну, долго же теперь придется мне мыкаться!
Рыбак, видимо, из одних с ним мест, не оборачиваясь, что-то тихо ответил.
В отверстии люка появились кривые ноги, и по трапу спустился мужчина с большим старомодным дорожным мешком за плечами. Ступив на пол, он внимательно огляделся, нашел свободное место и забрался на нары.
— Здравствуйте, — сказал он и поклонился соседям. Лицо у него было замасленное и черное, как будто выкрашенное чем-то. — Примите к себе в товарищи.
Потом узнали, что до прихода на пароход этот человек семь лет проработал шахтером на копях Юбари; после того как он чуть не погиб при взрыве рудничного газа, — раньше такие взрывы были нередки, — на него напал страх, и он ушел с копей. В момент взрыва он был в том же штреке со своей вагонеткой. Нагрузив вагонетку углем, он как раз катил ее к подъемной шахте. Ему показалось, будто у него перед глазами мелькнула гигантская вспышка магния. И не прошло и пятисотой доли секунды, как его подхватило, точно клочок бумаги. Передним ударом газовой волны легче пустых спичечных коробков пронеслось несколько вагонеток. Вот все, что он помнил. Он не знал, сколько времени прошло, когда вдруг очнулся от собственного стона. Чтобы взрыв не распространился в другие галереи, инспектора и рабочие складывали поперек штрека стену. И вот он ясно услышал из-за этой стены молившие о помощи голоса шахтеров, которых еще можно было спасти,— голоса, которые, раз услышав, нельзя было забыть, которые остались у него в сердце навсегда... Он вскочил и, как безумный, ринувшись туда, закричал: «Не надо! Не надо!» Раньше ему самому случалось возводить такие стены, тогда это для него ничего не значило. «Дурак! Если сюда попадет огонь — убытков не оберешься!» Но разве он не слышал, как постепенно замирают эти голоса? Вне себя бросился он бежать по галерее, размахивая руками, крича, не разбирая дороги. Он падал, ударялся головой о подпорки. Он весь измазался грязью и кровью. Потом споткнулся о шпалу, кубарем покатился по рельсам и опять потерял сознание.
Молодой рыбак, слушавший его рассказ, сказал:
— Ну, и здесь ненамного лучше.
Тот уставился на рыбака своими характерными для шахтера тусклыми, желтоватыми, как будто ослепленными глазами и промолчал.
Некоторые из этих «крестьян-рыбаков» из Акита, Аомори, Ивате[2] сидели, скрестив ноги и упершись руками в бока, другие, охватив колени, прислонившись к столбу, беззаботно пили водку; третьи прислушивались к разговорам. Всех их пригнала сюда нужда: в деревне они не могли прокормиться, хотя бы до свету ходили в поле. Дома оставался один старший сын — да и он жил впроголодь,— а дочерям приходилось поступать на фабрику, остальным сыновьям искать себе работу где-нибудь на стороне. Как выскакивают из сковородки бобы, когда их сушат на огне, так лишних людей выбрасывало с насиженных мест, и они устремлялись в город. Все они надеялись «сколотить деньгу» и вернуться домой. Но стоило им по окончании сезона сойти на берег, как они, точно мухи, попавшие в клей, не могли оторваться от притонов в Отару и Хакодате. Оттуда их выбрасывали просто в чем мать родила. Они уже не могли вернуться домой. Чтобы «перезимовать» на чужбине, на этом снежном Хоккайдо, им приходилось снова закабаляться, продавая себя за гроши. И сколько бы раз это ни случалось, они, точно озорные дети, на следующий год спокойно (впрочем, спокойно ли?) повторяли то же самое.
Вошла торговка сластями с лотком, появились разносчики с лекарствами и разными мелочами. Они разложили свои товары посередине каюты. Со всех сторон, с верхних и нижних нар высунулись рыбаки, стали прицениваться и шутить.
— Сласти есть? Эй, сестренка!