Все приподнялись. Начались шумные разговоры. Инспектор повел плечом и ушел, не прибавив ни слова.
Чернорабочий, пропавший без вести, был пойман два дня назад, когда выходил из-за котла. Он прятался двое суток, но проголодался и не вытерпел. Поймал его пожилой рыбак. Молодые рыбаки рассердились и грозили его избить.
— Вот пристали! Сами не курите, так и не понимаете, что значит табак. — Держа две пачки «Батт», он со смаком затягивался.
Чернорабочего инспектор раздел до рубашки, втолкнул в одну из двух рядом расположенных уборных и навесил снаружи замок. Сначала рыбаки старались не ходить в уборную. Они не в силах были слышать жалобные стоны за стеной. На второй день голос стал хриплым, срывающимся, стоны — прерывистыми. В конце дня, закончив работу, рыбаки, встревоженные, сейчас же пошли к уборной, но уже не слышно было стука в дверь. Даже когда его окликали, ответа не было. Поздно вечером Миягути вытащили: он лежал ничком, уцепившись рукой за перегородку, засунув голову в ящик для бумаги. Губы у него посинели, он казался мертвым.
По утрам было холодно. К трем часам уже светало. Вставали, ежась, засовывали окоченевшие руки за пазуху. Инспектор обходил помещения рабочих, рыбаков, матросов, кочегаров и без стеснения сталкивал с постели простуженных и больных.
Ветра не было, но при работе на палубе концы пальцев на руках и ногах деревенели. Надсмотрщик, грязно ругаясь, загонял полтора десятка своих рабочих в цех. К концу его бамбуковой палки был прикреплен ремень. Это для того, чтобы ленивых можно было достать и через станок.
— Миягути выпустили только вчера, он не может языком пошевелить, а сказано — во что бы то ни стало сегодня заставить его работать. Давеча инспектор пнул его ногой, — сообщил, поглядывая на надсмотрщика, хилый рабочий, друживший со студентом,— а он и не двигается. Похоже, что его оставили в покое, а все же...
В эту минуту инспектор, грубо тыча в спину, вытолкнул на палубу дрожавшего всем телом парня, у которого от работы под ледяным дождем начинался плеврит. Даже в тепле его бил озноб. Лоб его прорезали старческие складки, бескровные тонкие губы судорожно дергались; его нашли в котельной, куда он забился, спасаясь от нестерпимого холода.
Рыбаки, спускавшие на лебедке кавасаки, чтобы отправиться на ловлю крабов, молча проводили обоих взглядом. Сорокалетний рыбак, не в силах смотреть на это отвернулся и осуждающе покачал головой.
— Мы не для того платили большие деньги и везли вас сюда, чтобы вы простуживались и валялись в постели! Болваны! Нечего зря глаза таращить. — Инспектор постучал палкой по палубе.
— В тюрьме лучше, чем здесь!
— Домой вернешься, расскажешь, так не поверят!
— Куда там! Где ж такое видано?
Первая лебедка с грохотом задвигалась. Покачиваясь в воздухе, кавасаки начали спускаться. Матросы и кочегары, подгоняемые инспектором, забегали по палубе, стараясь не поскользнуться. Инспектор расхаживал среди них, нахохлившись, точно петух.
Воспользовавшись перерывом в работе, студент присел, укрывшись от ветра за грудой кадок. В эту минуту из-за угла появился рыбак из горняков. Приложив руки ко рту, он согревал их дыханием.
— Жизнью рискуем! (Этот из души вырвавшийся крик резанул студента по сердцу). Не лучше, чем у нас в копях — каждую минуту нужно ждать смерти. На что уж газ страшен, а только море не лучше!
После полудня погода изменилась. Над морем повис легкий туман, такой тонкий, точно его и совсем нет. Заходили бесчисленные треугольные волны. Задул ветер, заскрипели мачты. Полотнища брезента, покрывавшего грузы, трепыхались и бились о палубу.
— Зайцы, зайцы бегают! — громко крикнул кто-то, пробегая вдоль правого борта. Сильный ветер развеял голос, и на палубе расслышали только нечленораздельное восклицание.
По всей поверхности моря верхушки треугольных волн рассеивали белые брызги: казалось, по широкому полю бегут бесчисленные зайцы. Это было предвестником камчатской бури. Отлив вдруг усилился. Пароход накренился. Камчатка, до сих пор видневшаяся с правого борта, неожиданно очутилась слева. Рыбаки и матросы, оставшиеся работать на судне, заволновались.
Прямо над головой заревела сирена. Все застыли на месте и посмотрели на небо. От рева сирены труба, невероятно толстая, похожая на кадку для купанья, дрожала. Было что-то жуткое в этом реве, рвущемся сквозь беснующуюся бурю. Неумолчный вой созывал далеко ушедшие кавасаки, и они, борясь со штормом, возвращались к пароходу.
У спуска в полутемное машинное отделение, сбившись в кучу, шумели рыбаки и матросы. Судно качало, и при каждом крене сумрак пронизывал слабый пучок света. Взволнованные лица рыбаков то выплывали из тьмы, то снова в нее погружались.