Когда Таке предлагает ему совершить второй марш-бросок к бару, он вскакивает и с жадностью вливает в себя полный до краев стакан.
— Я всегда ограничиваюсь двумя стаканами, — говорит Таке, — но ты можешь спокойно выпить третий, мне не жалко. Даже если ты выпьешь всю бутылку, не страшно, я куплю новую и поставлю вместо этой.
— Тогда еще полстаканчика, — говорит Яхек и вдруг икает. Ему страшно неловко, но Таке только смеется. «Ну что за славный малый», — думает Яхек: он растроган до слез. Как глуп он был, когда боялся этих людей, в них совсем нет той подозрительности и недоброжелательности, которая царит на третьем этаже. Эти люди сидят на самом верху, им некого опасаться, и он, Яхек, теперь один из них.
Третий стакан быстро выпит, бар снова закрыт, и они возвращаются к креслам. Яхек замечает, что движется зигзагами; это кажется ему очень забавным. У него нет никакого опыта в этой области, и он не понимает, что скоро будет пьян в стельку. В воздухе возникает какое-то золотое свечение, вся атмосфера лучится благожелательностью. Глаза Яхека увлажняются, ему хочется плакать от радости. Он даже хлопает менеера Таке по плечу, и начинает сбивчивый рассказ о том, что он собирается делать в Иньямбане. Ему жарко, лицо его раскраснелось. Таке, окутанный туманом своего склероза и захмелевший после двух стаканов первоклассного хереса, находит, что все это просто замечательно, а иногда начинает хихикать, как ребенок.
Яхек собирается перейти к тому, что он будет делать с женской прислугой, — может быть, Таке даст ему какой-нибудь совет, но ему становится немного душно.
— Откроем окно? — предлагает он.
— Валяй, — говорит Таке, он идет впереди Яхека к окну и распахивает его широким жестом. Дождь все еще моросит, но погода уже не кажется такой унылой. Яхек глубоко вдыхает холодный воздух и в безмолвном восхищении смотрит на море мокрых крыш и узор блестящих улиц, он чувствует себя властелином всех этих букашек, что копошатся там, внизу.
— Знаешь, чем я иногда занимаюсь? — спрашивает Таке с таинственным видом.
— Ну? — Яхек заранее смеется.
— Я кидаю вниз сигарные окурки, — говорит Таке сияя. — Обхохочешься, люди никак не могут понять, откуда эти штуки взялись. Самое интересное, конечно, когда окурок упадет кому-нибудь на голову: человек иногда подпрыгивает на целый метр. Давай попробуем?
Яхек, едва ворочая языком, соглашается, ему кажется, что это ужасно веселая игра. Таке идет к креслу, возле которого стоит кожаный портфель. Яхек ковыляет за ним и видит, как Таке достает из портфеля целлофановый пакет, полный окурков.
— Я специально собираю их — говорит он, — они идеально подходят для этого дела: достаточно тяжелы и вместе с тем не такие твердые, чтоб по-настоящему ранить кого-нибудь. Пошли.
Они возвращаются к окну, и Таке, посмеиваясь, бросает первый окурок, который падает на улицу, никем не замеченный.
— Мимо! — ликует Яхек. — Теперь я.
Он берет окурок из мешочка и выжидает, пока на тротуаре далеко под ними не показывается довольно большая группа людей. Тогда он бросает окурок, и оба высовываются в окно, чтобы проследить за его падением. Они теряют его из виду — слишком они высоко, — но один из прохожих делает прыжок в сторону.
— Попал! — кричит Таке, и, мыча от смеха, хлопает Яхека по плечу. Яхек теряет равновесие, подоконник низковат и не может удержать его. Он чувствует, что сейчас вывалится, его охватывает панический страх, он пытается за что-нибудь ухватиться и хватается за руку высунувшегося из окна Таке. Тот тоже теряет равновесие, и вместе они медленно вываливаются из окна, вместе начинают свой последний бросок в глубину, вслед за окурками.
Они пролетают мимо окна Бастенакена, но он их не видит: с лупой в руке он склонился над редкой почтовой маркой, раздумывая покупать ее или нет. Но Фоогт, двумя этажами ниже, как раз смотрит мимо посетителя в окно. К своему изумлению, он видит, как старший из директоров рука об руку с новоиспеченным помощником заведующего производством делают сальто-мортале на уровне окна, и тут же начинает размышлять о том, как скажется исчезновение этих двоих на его собственном положении.