что и составляло единственную профессию Лачи. Говорят, их писали еще в пору
молодости Падмалати, когда заведение только-только возникло. Художник требовал
немало, но в итоге согласился работать по вечерам за бесплатно, если все время
работы он будет сюда ходить бесплатно. Говорят, Падмалати тогда едва ли не
волосы рвала от жадности, но труд мастера окупился: насмотревшись фривольных
фресок, клиенты уже не могли уйти, не вкусив сполна наслаждений - и,
соответственно, не высыпав все принесенные деньги в чоли девушек.
- Ой, Лачи, мы за тебя так беспокоились! - сильный, числый голос прекрасной
певицы, его обладательнице почти сравнялось тридцать, и она давно потеряла счет
своим мужчинам. Самое же смешное заключалось в том, что каждый из них,
погружаясь в океан наслаждения, был каменно уверен: именно его она любит всем
сердцем, а с другими просто зарабатывает деньги. Но вот "дорогой гость" уходит -
и, словно задутая свеча, гаснет улыбка, женщина торопливо поправляет волосы,
подкрашивает глаза и губы, отпивает из кувшина вина: ночь длинна, и новый
"гость" уже оплатил "угощение". Но стоит ему войти, как на лице красавицы слова
зажигается улыбка, а полные, яркие и горячие губы шепчут: "Иди сюда,
единственный!" - Разве можно так всех пугать?
- Субашини, ты прости, но я иначе не могла. Мне срочно надо к тетушке
Падмалати.
Женщина обняла Лачи, ласково поцеловала. Именно она учила тогда еще юную и
неопытную малолетку ласкать мужчин, заставляя их забыть обо всем, а потом
приходить снова и снова. Ей Лачи, по сути, и обязана славой "лотоса Падмалати" и
"Эшмини на земле". Родившаяся еще в детстве дружба осталась на всю жизнь, и
теперь Лачи безо всякой зависти любовалась подругой. Смуглая, гораздо темнее
самой Лачи, уроженка далекого Юга, аж из Таликота, она чувственными вишневыми
губами и высокой грудью, распирающей чоли, походкой, колыхающимися волной
бедрами, сводит мужчин с ума. Алая с золотой каймой шелковая талха лишь
подчеркивает зрелую, изысканную красоту. Тихо звенят дешевые медные браслеты,
массивные серьги в ушах, поблескивает во тьме биндия на лбу красавицы.
Лачи не знала, что заставило ее бежать из родного города - насколько она
знала, таких, как они, везде презирали, но нигде не отказывались от их услуг.
Едва ли то было какое-то преступление - доброта старшей подруги уступала только
ее красоте. Может, зависть подружек? Или бегство от безнадежной любви? Лачи
никогда не расспрашивала, считая, что подруга имеет право на секреты.
- Трудная ночь была, Суба? - поинтересовалась Лачи. Суба - это для своих.
Так-то подругу зовут Субашини.
- Глаз не сомкнула! - устало усмехнулась Субашини, облизнув припухшие от
поцелуев губы. И затараторила в южной манере, порой сбиваясь на родное наречие
тали и торопясь выложить новости бурной ночи. - Пока буря была, все озверели от
сидения дома, теперь так и валят - как, хи-хи, тараканы из мойки... У храма
где-то стреляли, слышала? Ой, Лачи, это где же ты была, что за ночь такой живот
нагуляла? - Выражение лица таликотки менялось под стать голосу, теперь оно
просто лучилось весельем. Только в глазах - смертельная усталость.
- Это не живот... Слушай, я тебе кое-что скажу, но это будет наша тайна.
Понимаешь, только наша...
Веселье с лица подруги как ветром сдуло. Она повела Лачи по сумрачным
коридорам, пока не откинула тяжелый полог, закрывавший дверь в ее комнату. Здесь
было уютно, прохладно и тихо, нет ничего лишнего. Комнатка невелика, большую ее
часть занимает расстеленное прямо на полу просторное ложе. Оно, собственно, и
является тут самым важным и необходимым предметом - как гончарный круг в лачуге
гончара, горн и наковальня в кузнице, ткацкий станок в жилище ткачей. Изящный
плетеный столик с зеркалом, на нем разложены румяна, сурьма, помада, подводка
для глаз, многое другое, необходимое для дела. Отдельно стоят несколько склянок
с благовониями, тлеет в бронзовой подставке ароматная палочка-агарбати.
Разгоняют мрак лишь изящная бронзовая лампа, заправленная розовым маслом. Там
стоят крошечные изображения главных божеств и самое большое - сладостной
Амриттхи, прекрасной и любвеобильной супруги великого Аргиштхи. Всем нужна
милость небожителей. Особенно тем, кому нечего ждать милости от людей.
Сейчас заведение Падмалати пустует, "гости" уже получили, что хотели, и
отправились спать, спят и уставшие за ночь куртизанки. Жизнь возобновится ближе
к вечеру, пока тишину ничего не нарушает.
- Тут нас не услышит никто посторонний, - произнесла Субашини. - Говори, что
хотела, только быстро.
Вместо ответа Лачи частично размотала талху, и в ее руках появился младенец.
Увидев над собой два незнакомых лица, он стал негромко хныкать.
- Голодный, - определила Субашини. - Где ты его нашла... Погоди, пеленки-то
какие богатые, краше моей талхи... Богатые совсем совесть потеряли. Ну ладно, мы
подбрасываем порой детей, когда не хотим, чтобы они разделили нашу судьбу. Но
эти-то что, озверели?
- Никто не подбрасывал! - зашептала Лачи. - Я его забрала во дворце, иначе бы
его убили...
По мере рассказа доброе круглое лицо Субашини вытягивалось все больше.