– Другой особы. Ваша история мне кое-что напомнила, из очень давнего прошлого, да, видать, померещилось. Простите меня, ведь ваша сказка была не для моих ушей, – Диглер извлек из кармана помаду и зеркальце и подмазал серые узкие губы – вдруг расцветшие на узком пепельном лице, – Паранойя. От долгой дороги и унылых пейзажей за окном я делаюсь – немного нервным.
Визави его мгновенно переглянулись без слов – если перерезанное горло и пение в притоне считается – немного нервно, то что же тогда…Диглер посмотрел на них, усмехнулся, и снова устроился на плече своего лакея, как на подушке, даже приобняв одной рукою спящего бедолагу.
Примерно на полдороге до Варшавы герр Диглер пробудился и потребовал у кучера немедленно остановить карету. То ли ночные возлияния дали о себе знать, то ли утренний гостиничный кофе – господину потребовалось «до ветру». Карета встала возле небольшой рощицы, и Герасим Василич выразил скромную надежду, что из этой рощицы не выскочат к ним разбойники.
– Ах, оставьте! – манерно махнул лапкой Диглер, – Кому мы нужны!
Он растолкал своего лакея и под ручку с ним – наверное, необходим был ему помощник, штаны держать – танцующим шагом направился к рощице, по веселеньким белорусским кочкам.
– Ну что ж, красавчик, выйдем и мы. Мальчики – налево, девочки – направо, – провозгласил Герасим Василич и зайчиком выскочил из кареты. Бача решила было, что он догадался о ее маскараде, но потом поняла, что принц ее шутит.
– А ты чего сидишь, не идешь? – Герасим Василич не ушел далеко, пристроился у колеса кареты, – Вон и кучер наш к березкам побежал. Вылезай, не бойся, не засмею.
– Мне не хочется, – тихо проговорила Бача.
Ей и в самом деле ничего не хотелось – даже жить. Авантюра ее проваливалась с самого начала – Петек умер, а одной ехать в Вену было боязно, тем более, что Бача знала, к кому она едет, что за тип Безумный Фрици. Фридрих фон дер Плау грязно играл не только в карты. Одинокой женщине без особых средств, без связей, пусть даже и в мужском наряде, тяжело будет с ним тягаться.
– Эй, красавчик, – принц неожиданно оказался рядом, бесшумно вернулся на свое сиденье и приобнял Бачу за плечи, – Давай, расскажи мне свою страшную тайну, пока никого из них нет, – он кивнул на раскрытую дверцу кареты, – Я ведь поведал тебе свою. Я же вижу – что-то гложет тебя, а сказать ты не можешь.
И Бача решилась. Был этот принц мошенник и раздолбай, но раздолбай бесстрашный и хладнокровный – как он сходу решил вопрос с двумя за ночь покойниками, и поутру преспокойно сидел в карете с убийцей. И Бача помнила, что в игорном доме Герасим Василич вступился за нее, отбросив недрогнувшей рукою сладострастного Диглера.
– Друг мой Гера, – начала Бача, глядя в честные-честные, серые, навыкате глаза своего принца, – могу ли я заручиться твоим обществом по пути до Вены? В качестве, скажем так, конфидента? И в Вене мне понадобится помощник вроде тебя – бестрепетный и отважный…
– Ну, смотря сколько платишь, красавчик, – задумался принц, – Так-то я в Варшаве как ветер свободен, могу и с тобою прокатиться. Только чур – если нет в твоем деле политики. В политику я не лезу.
Кучер вернулся на свое место, Диглер с лакеем еще прогуливались в роще. Бача склонилась к уху Герасима Василича и прошептала:
– Никакой политики. Только любовь.
Принц сделал красноречивое движение бровями:
– Это пожалуйста. Да тебе и сам бог велел – такому-то сахарному. Тогда вопрос разве что в цене. Учти, я недешев.
– Ты не уходи от меня в Варшаве, в гостинице. Снимем номер, и в нем поговорим.
– А я, грешным делом, опасался за тебя – оставлять тебя один на один с этим душегубцем, – признался Герасим Василич, кивая в сторону рощи, – Уж больно жадно он на тебя зыркал. От такого ведь потом не отвяжешься.
– Пустое, его-то я как раз ничуть не опасаюсь, – проговорила Бача с легкомысленной отвагой.
– Отчего же? – удивился Герасим Василич, – Или ты тоже – вроде него?
– Я – дама, – с улыбкой и очень тихо призналась Бача. Глаза ее принца полезли на лоб, но тут же вернулись на место и лицо сделалось каменным – в карету залезли Диглер с лакеем. Диглер томно пал на подушки и крикнул кучеру капризным голосом:
– Трогай! – даже прежде, чем лакей успел захлопнуть дверь. Бача обратила внимание, что губы у лакея после прогулки в рощу припухли и подозрительно покраснели – не иначе, в борщевик дудел.
Кучер издал разбойничий длинный крик, лошади побежали, и возница запел протяжную дорожную песню о ямщике, замерзающем на зимней дороге, и о девушке, что его не дождется. Герасим Василич все скашивал глаза на своего соседа – или соседку – и пытался понять, как же он проглядел такой курбет, как пропустил?