– Не оставляйте меня, – страстно прошептал Диглер в самое Бачино ухо, и трепетные ноздри его раздувались, как у горячего жеребца, словно запах кожи, и темных кудрей, и пудры, и отзвук давних духов его визави приводили беднягу в экстаз, – Не бросайте меня – в эту бездну, в мой вечный ад одиночества. Мне ведь не так много надо – лишь видеть вас напротив себя в карете, и все. Я знаю, что на большее преступно надеяться, но хотя бы это одно…Не бросайте же меня – хотя бы до Вены.
– Вы сами не пожелаете со мною ехать, – лукаво улыбнулась Бача.
– Вы больны? Женаты? Да бог с ним со всем, – Диглер совсем зарылся носом в черные кудри прекрасного испанца, и проговаривал эти слова – в мерцающую шею, в трепещущее от его дыхания нежное кружево галстука, и Бача видела лишь его склоненный затылок и бархатный черный бант в лунных волосах, – Я ведь никогда не решусь…Вы же поняли – какой итог у всех моих амурных приключений. Нет, мне довольно будет просто видеть вас рядом, смотреть на прекрасное ваше лицо – в карете, напротив. О, друг мой драгоценный! Слово дворянина – а Нордхофен дворянин – что я не откажусь от вашего общества, что бы вы мне сейчас не сказали.
Бача с нежным усилием отстранила от себя уже трепещущего от страсти Диглера.
– Напрасно вы так. Лучше возьмите назад свое слово, пока не поздно. Ведь пожалеете…
– Не-а, – углом рта усмехнулся Диглер и вдруг поцеловал ее – осторожно, очень нежно, одними губами, без языка. Но и это было слишком. «Ну что ж, так тебе и надо», – подумала Бача, отодвинула от него свое лицо и сказала весело:
– Диглер, я дама.
Дурак был бы Диглер, если бы поверил на слово. И он протянул руку, и проверил, и с отвращением отшатнулся – словно перед ним был сам сатана. Бача испугалась, что он вот-вот ее ударит, и приготовилась дать сдачи. Но Диглер лишь отстранился, убрал руку с панели за Бачиной спиной, и вернулся на свой вертящийся табурет – после тигриного его прыжка ставший выше. Опустил глаза, и пальцы его побежали по клавишам, воспроизводя по-новой – все тот же механический уроборос.
– Вот видите, – сказала Бача с укоризненным состраданием, – Спокойной ночи.
Диглер не ответил. Он играл свою мертвенную мелодию, опустив ресницы, словно Бача раз и навсегда перестала для него существовать.
Бача поднялась в номер. Слуги за время ее отсутствия поставили в номере тазик и кувшин с водой для умывания – оплаченные заранее. Бача заперла дверь на крючок, совершила нехитрое омовение и забралась в пахнущую тряпками постель. Клопов не было – и это был лучший подарок, который преподносила Варшава своим гостям. Завтра предстояло подняться пораньше и нанять карету – в этом деле Бача очень рассчитывала на помощь Герасима Василича, потому как лихие и алчные варшавские извозчики наводили на нее ужас и смущение. И неизвестно на самом деле, кто был хуже – эти извозчики или душегубец Диглер.
Бача видела уже седьмой сон, когда в дверь ее номера тихонечко постучали. Даже, наверное, заскреблись. Бача решила, что принц ее явился так рано, засветло, и пошла открывать, завернувшись с головой в одеяло – в номере было холодно. Ночью зарядил дождь, и пронзительные сквозняки продували комнатку насквозь.
На пороге стоял душегубец Диглер в своем дивном шлафроке, слава богу, как следует запахнутом, и со свечою в руке. Когда Бача открыла дверь – пламя свечи нервно задергалось от сквозняка.
– Что такое? – сонно спросила Бача, еще не очень соображая, кто перед нею.
– Впустите меня, – жалобно попросился Диглер.
– Вот еще. Я дама и я даже замужем, – напомнила Бача, – вы что, еще не ложились? Идите спать.
– Сдалась ты мне, дура, – Диглер бесцеремонно вдвинулся в номер и прикрыл за собой дверь – сонная Бача не успела ему помешать, – Пойдет мимо шнырь, увидит нас – и пойдут сплетни про обнаглевших содомитов.
– Что такое шнырь? – спросила недоуменно Бача.
– Слуга, – Диглер прошел по комнате, скосил глаза на зеленую свечку, но ничего не сказал и уселся на стул, придавив своим задом висящий на стуле Бачин кафтанчик, – Холодно у тебя. И у меня в номере так же.
– Что вы хотите? – Бача села на кровать, покрепче прихватив края одеяла.