– Я согласен, – выдохнул Фрици, – Хуже не будет, может, отыграюсь. Вы даже чересчур добры к нам, герр адвокат.
– Нечаянная радость – вот, чем была для нас эта расписка, – объяснил Диглер, – Люди не ценят то, что досталось даром. Отдать расписку – один из странных капризов сумасшедшего дядюшки. К слову, вы не знаете, куда он направлялся, после того, как навестил вас?
– Очень надеюсь, что в ад, – проворчал Фрици, – Ждем вас завтра – составим соглашение, и, бог даст, может, отыграюсь.
Диглер в ответ звонко рассмеялся, и Вероника посмотрела на него с ненавистью.
– Вот кто вы такая, Базилис? – спрашивал Диглер. Трофеи были давно разделаны и поделены, оба фон дер Плау убрались восвояси, коней увели в графские конюшни, а собак – в псарни. Бача и Диглер стояли на пороге Нордхофенского дома и отчего-то все никак не могли в него войти.
– Вы стреляете, как Диана, играете в карты, как граф Сен-Жермен, и держитесь в седле – как Сен-Жермен, но уже другой…Кто же вы, Базилис?
– Мой отец был церковный органист, да и сейчас, наверное, где-нибудь играет на органе, – рассказала Бача, – мать была грандесса, Дорадо-и-Эскобар. Ей и спасибо за мои успехи в стрельбе и красивую посадку. Я играла на органе в церкви, вместе с отцом, и иногда – немножечко в карты. Вот и все, что у меня в жизни было. А потом случился пан Сташевский.
– Вы играете на органе? – в голосе Диглера звучало удивление.
– Да, немного.
– Вы сыграете для меня «Мессию»? – спросил он вдруг.
– Где, Кристиан? Неужели у вашего папи есть даже собственный оркестрион?
– Есть, в его собственной церкви, выстроенной на его пожертвования, – просто отвечал Диглер.
– Вы сейчас хотите? В пыли, в охотничьих костюмах, в крови косуль? – язвительно спросила Бача, и совсем зря. Глаза Диглера зажглись:
– О, да!
Он вдруг на что-то решился, где-то внутри себя, и взял Бачу за руку – задрожал, но не отдернул руки:
– Пойдемте со мною, Базилис.
– Я и так пойду, отпустите, не мучайтесь, – Бача отняла руку, ей стало его жаль, – Далеко?
Диглер заулыбался и сбежал с крыльца:
– В нашу церковь, это совсем близко. Увидите, какой у нас оркестрион.
Бача шла за ним по широкой и пыльной венской улице, и никто на них не таращился, да и некому было – август, все в своих поместьях, из горожан – одни слуги да лавочники, а в таком районе, как этот, и вовсе никого. Бача подумала, что Диглер устроил для нее охоту, и помогает ей совершенно бескорыстно – не считать же за оплату вечернее его валяние в ногах – и вполне заслуживает того, чтобы услышать «Мессию» на своем несчастном оркестрионе.
– Вот и наша церковь, Базилис, – с достоинством произнес Диглер. Они стояли напротив небольшой кирхи, скромной, без привычного для Вены пышного серо-мраморного декора.
– Корректно и со вкусом, – похвалила Бача, – без венских кренделей.
Диглер усмехнулся углом рта и кивком пригласил ее за собою. Они вошли – в церкви стоял не оркестрион, а настоящий большой орган, в такой маленькой – и такой огромный.
– Йозеф! – позвал Диглер. Откуда-то сбоку выглянул сухощавый тип, наверное, сторож:
– Здравствуйте, ваша милость.
– Мой друг сыграет на органе, Йозеф, – утвердительно произнес Диглер.
– А священник? – спросила Бача, – Не будет против?
– Его сейчас нет, – ответил Диглер, и сторож согласно кивнул, – Прошу же, маэстро.
Бача взошла по ступеням и уселась за орган:
– А кто обычно на нем играет?
– Обычно приходит органист, а иногда – на нем играет мой папи, – ответил Диглер, и в голосе его звучала гордость.
Бача положила руки на клавиши – орган отозвался почти человеческим, живым голосом. Сторож спрятался, а Диглер смотрел на ее пальцы на клавишах, не сводил глаз – словно вот-вот из-под них должны посыпаться искры. Бача начала играть, и вскоре музыка поглотила ее, как поглощала другая, карточная игра – Бача забыла и про Диглера, и про свои невзгоды. Музыка возносилась под своды церкви, как весной прорастает из-под земли трава – неуклонно, непостижимо, властно и нежно. И душа летела в восходящих теплых потоках, за нею, выше и выше. Баче вспомнилось, что вот так же она играла, этого же «Мессию», в церкви Альбертины – и прекрасный блондин смотрел на нее из прохода, задрав подбородок и распахнув наглые глаза, и в глазах его стояли слезы. Чертов Яська…Он говорил, что увидел ее в тот день, в церкви Альбертины, и сразу влюбился – врал, наверное. Но она тогда, конечно, хорошо играла, ведь слезы дрожали в его глазах. Сейчас другой блондин смотрел на Бачу, с такими же слезами на глазах, быть может, не менее красивый, но совершенно ненужный.