========== Глава 1 ==========
Альбукерке. 1989. Старшая школа Хайленд.
За окном шумно, крики и возня мешают сконцентрироваться на задаче. Масамунэ то и дело отвлекается, когда ему кажется, что он слышит знакомые голоса. В общем гаме их сложно выделить, но это необходимо: иногда шум перерастает из обычного в агрессивный, а вот это уже требует его реакции.
Вопрос “кого бьют?” для него так же актуален и вечен, как и те вопросы, что поднимают в своих работах Сэлинджер и Фицжеральд. Он относится к нисэй — японцам, чьи родители иммигрировали в другую страну. Сам он по праву рождения считается американцем, но в Нью-Мексико никого не интересуют его документы. Узкоглазый, джап и обезьяна — обычные эпитеты для него. Альбукерке наводнён всеми расами и национальностями: латиносы, негры, японцы, белые. Последние доминируют, несмотря ни на какой перевес в численности со стороны мексиканцев. Белые заправляют в правительстве, в полиции, в больницах и школах.
Белые. Куда бы ты ни сунулся, везде главные — белые. Столетия истории заселения Америки ничего не изменили: как и в Старом свете, так и в Новом заправляют они. Масамунэ никогда не был в Японии и не знает, как может быть по-другому, но отец, упрямо сопротивляющийся господству европейцев, рассказывал, что дома они встречаются реже и ведут себя куда тише.
Поймав себя на том, что мысли его улетели далеко от учебной задачи, Масамунэ усилием воли возвращает себя к ней. Жаль, окно закрыть нельзя, получилось бы лучше учиться.
В ушах звенит ледяной голос отца: “Тебе всегда что-то да мешает, да?” Его тон непререкаем, он пресекает любые возможные споры и недовольства. Если отец решил, что Масамунэ недостаточно хорошо старается, чтобы закончить школу с лучшими оценками, значит, так и есть.
Задача снова ускользает из внимания, мозг никак не хочет её решать. Вопреки всем стереотипам, у Масамунэ серьёзные проблемы с математикой. Иногда, как сейчас, он просто не понимает, что от него хотят. Цифры не складываются в единую систему и не имеют никакого смысла. Решение кажется просто невозможным.
Масамунэ закрывает уши руками и ещё раз смотрит на уравнение. Он проходит по каждой цифре, по каждому символу сначала.
Первое. Понять, какого типа уравнение.
Второе. Вспомнить, какие решения у него есть.
Третье.
— Масамунэ! — дверь приоткрывается, в проёме показывается растрёпанная голова запыхавшегося Кадзу. — Быстро. Такао бьют.
Отбросив тетрадь в сторону и оставив рюкзак в классе, Масамунэ вскакивает на ноги и бежит за Кадзу. Об учёбе сейчас не может быть и речи.
В квадратном дворе школы — толпа. Кто-то машет руками, кто-то улюлюкает, в воздухе витает жажда крови. Животные.
Масамунэ сходу врубается в общую потасовку, особо не разбираясь, кто свой, а кто чужой. Белой макушки не видно, Кадзу маячит сбоку, значит, все, кто стоит на ногах — чужие.
Альбукерке. 2000 год. Пустырь.
— Ну что, ты принёс, Снежинка? — скалится Гонсалес.
Такао знает эту улыбку. Более того, он знает, как быстро он может стереть её с этой неприятной рожи. Такао знает и то, что Гонсалес сушит зубы совершенно напрасно, и что дни его сочтены.
— Принёс тебе свежие вести, амиго, — почти ласково усмехается в ответ Такао. Оскал Гонсалеса немного тускнеет. — Скажи своим ребятам, что в старом городе вы больше не торгуете.
— И кто же разносит такие херовые вести, Снежинка? — Гонсалес хохочет, обнажая золотые зубы, но за показательно беззаботным смехом Такао, как зверь, чует слабость. Кажется, до самоуверенного латиноса начинает доходить, что не стоило приходить самому.
— Я, Хорхе, — от улыбки Такао пустыни Нью-Мексико могут превратиться в ледяной склеп, но до Гонсалеса не доходит, и он продолжает смеяться.
На краю пустыря появляются двое ребят Такао, и Гонсалес разочарованно присвистывает.
— Малыш Такао не может справиться сам? — небрежно спрашивает он.
— Силы неравны, амиго, — Такао мягко улыбается. — Ты знаешь, сколько в Нью-Мексико латиносов? Почти половина. А азиатов всего три-четыре процента. Я и не надеялся убедить тебя одним лишь своим красноречием.
Гонсалес с коротким выдохом выхватывает пушку из-под ремня штанов. Такао приседает, пропуская пулю над своей головой.
— Ебаная узкоглазая бесто… — договорить Гонсалес не успевает, потому что его зубы встречаются с обрезком трубы, которую Такао поднимает с земли. Раздается отвратительный хруст ломающейся челюсти, и Такао пинком выбивает пистолет из руки незадачливого латиноса.
С другой стороны уже бегут члены банды Гонсалеса, но Такао и его ребята быстрее. Такао не достает собственное оружие, он лишь подхватывает чужую пушку и приставляет ее к затылку своего оппонента.
— Стойте… Стойте, — невнятно хрипит Гонсалес, — не стреляйте.
Тем же обрезком трубы Такао бьет по его ногам, и Гонсалес, поскуливая, падает на колени. В его затылок по-прежнему упирается ствол.
— Стоять, — негромко приказывает латиносам Такао. — Сейчас вы разворачиваетесь и сваливаете обратно в дыру, из которой вылезли, и тогда ваш босс остаётся в живых. Ай-яй-яй, Хорхе, ты что, тоже не можешь справиться сам?
Члены Монте-Флорес переводят растерянные взгляды со своего главаря на Такао. От перестрелки с азиатами их удерживает взгляд Гонсалеса, в котором плещется животный ужас.
— Условия такие: ты убираешь своих людей из старого города, иначе семья будет искать твои останки по всей пустыне, — говорит Такао, когда латиносы нехотя разворачиваются и уходят к своим машинам. — А если взыграет гордыня, то помни, что я знаю, в какой школе учится малышка Альба.
— Сукин ты сын, — хрипит Гонсалес, но Такао видит, что угроза подействовала: своей младшей сестренкой он рисковать не станет.
Альбукерке, 1980 год, Качайна Хиллз
Из дома Такао старается не высовываться, равно как и попадаться отцу на глаза. Его опять избили, и отец лишь презрительно бросил «слабак», бросая пачку парацетамола. Заплывший глаз почти не открывается, а разбитая губа кровоточит, стоит открыть рот. Такао всего семь, но он уже знает, что такое «не прижиться». Дети подозрительно косятся на слишком бледного одноклассника с белыми волосами, а долбаный Родригес, который жрет за троих и уже весит чуть ли не вдвое больше Такао, явно решил, что у него новая груша для битья.
Когда Такао вдвоём с Масамунэ, его задирают не так сильно — опасаются его решительного товарища. Но Масамунэ выглядит так же, как и его родители, и родители самого Такао, и ещё много японцев вокруг. Такао не вполне понимает, что такое «японцы». Очевидно, это люди одной нации, с одинаковым разрезом глаз и цветом волос. Если так рассуждать, то Такао не японец, потому что его глаза прозрачно-голубые, а волосы белые; даже кожа не такая оливковая, как у остальных «японцев» или «латиносов». Дедушка Чонган объясняет Такао, кто такие альбиносы, но объяснение какое-то дурацкое, потому что никак не подходит к реальной жизни. В реальной жизни быть альбиносом — значит быть настолько другим, что можно не ходить в школу, если Масамунэ свалился с гриппом и не пришёл на занятия.
Именно об этом думает Такао, мрачно прикладывая кусок замороженного фарша к опухшему лицу.
Отец выглядит ещё более озлобленным, чем обычно, и Такао старается не попадаться ему на глаза. Единственное, что он может противопоставить враждебному миру — свой ум, поэтому Такао садится за учебники, стараясь не тревожить разбитое лицо. Ни о какой медицинской помощи речь не идёт, Такао знает, что страховки у них нет. Возможно, стоило позвонить дедушке Чонгану — он бы дал одну из своих волшебных мазей, от которой синяки желтеют и исчезают буквально за пару дней… Мысли Такао прерывает звонок в дверь. Отец с тяжелым вздохом идёт открывать, и Такао решает притаиться на лестнице.
— Мистер Наито? — в дверях стоят двое полицейских.
Такао чувствует, как под футболку заползает холодными пальцами страх. В их районе визит копов в такое позднее (да и в любое другое) время не может сулить ничего хорошего.