— И ты продолжаешь придумывать и заучивать новые движения! Зачем?
— Потому что это искусство, — повторяет Мэй. — У меня нет желания до конца жизни раздеваться перед уебками, которые считают, что полтинник дает им право на что-то, кроме просмотра. Ну или по крайней мере, до того момента, пока мое тело будет выглядеть достаточно привлекательно.
— Это нужно не всем, куколка, — мягко улыбается Сино, — вот меня все полностью устраивает.
— Вот и выбирай, — хмыкает Мэй, — даже прямо сейчас перед тобой два пути. Ты планируешь крутиться вокруг шеста годами? Или хочешь чего-то большего?
— Я не останусь в “Мягкой лапке” надолго, — вспоминает Тори сказанные когда-то свои же слова.
— Тогда натягивай стрипы и вставай! — Мэй повышает голос, — становишься лучше — идешь дальше. Другого пути нет. Ты должна становиться лучше для себя, а не для тех, кто не в состоянии это оценить.
Пока Тори возится с застежками, Мэй думает о том, что выбор Сино это тоже путь. Мэй ее абсолютно не осуждает. Не всем нужно стремиться к звездам и стараться бежать быстрее и прыгать выше. Нужны и те, кто будет существовать в своем уютном мире, довольствоваться малым и не пытаться достигнуть невозможного.
— А я останусь, — хмыкает Сино, подтверждая мысли Мэй, — а потом выйду замуж за какого-нибудь любителя кошечек и буду мяукать у него дома.
— Главное, не рви обои, — смеется Мэй.
***
Рикс хмуро наблюдает, как Кассий подкуривает очередную сигарету и кашляет.
— Ты загонишь себя в гроб быстрее на радость японцам, — говорит он.
Кассий хрипло смеется. Несмотря на происходящий пиздец и потери, его глаза горят живым хищным блеском — старик будто создан для интриг и разборок. Все же свой титул дона он носит не зря.
— Ты как всегда прав, мой мальчик, — ухмыляется Кассий, — узкоглазая зараза просто не успеет сожрать меня так быстро, как это сделает рак.
— Ты имеешь в виду?..
— Именно то, что я сказал, — Кассий жадно затягивается, — по твоему настоянию я был у врачей. Оперировать меня уже поздно, блевать и мочиться под себя после химии я не готов, уж уволь. Пара лет у меня еще есть, судя по прогнозам, но эту войну я уже не возглавлю.
— Я не знаю, что сказать, Кассий, — Рикс качает головой, — мне жаль?
— Оставь свою жалость при себе, пацан, — фыркает Кассий, мне не жалость твоя нужна. После бегства этой крысы…
Он прерывается, чтобы откашляться снова, и против воли Рикс чувствует укол сожаления. Хотч пропал со всех радаров, и регулярные рейды по всему городу и окрестностям не дают никаких результатов. Зная осторожность и изворотливость Такао Наито, удивляться не приходится — наверняка спрятал своего соглядатая на другом конце страны.
— У меня заканчиваются люди, которым я могу доверять, — продолжает Кассий, и титаническим усилием воли Рикс заставляет себя не вздрагивать, — поэтому войну должен возглавить ты.
— Войну? Ты хочешь выступать открыто? — это очень, очень плохой вариант, они просто зальют город кровью. Жертв среди непричастных будет слишком много.
— Нет другого пути! — рявкает Кассий. — Мы теряем время и деньги, исполнителей. Как будто мы не на юге США, а в ебаной Азии! Семья Флавия не может и дальше спускать подобное отношение. Я хочу голову белого тигра на серебряном подносе, и мне наплевать, чего это будет стоить.
В его глазах горит фанатичный огонь, и Рикс представляет, как в открытом бою сходятся белоснежный японский тигр, полный сил, и матерый итальянский волк. И все это при его, Рикса, попустительстве.
***
Масамунэ впервые любуется Мэй при свете дня. Он старается делать это незаметно, чтобы не походить на очередного фанатика, который зациклился на одной-единственной девушке, хотя на самом деле именно так он себя и ощущает. Мэй замечает и улыбается, заставляя Масамунэ смущаться еще больше.
Без косметики она выглядит совсем юной, вызывая желание укрыть ее от всего мира и защитить. Умная, талантливая и целеустремленная — через что есть пришлось пройти, чтобы взрастить в себе такой цинизм, позволяющий раз за разом выходить на сцену и раздеваться под жадными взглядами незнакомых мужчин и женщин с не самой стабильной психикой?
Не удержавшись, Масамунэ покупает ей в ближайшем фургончике мороженое, и Мэй смеется.
— Это свидание, на котором ты решил радовать меня, как дитя? — она слизывает стекающие сладкие капли так, что Масамунэ совсем не думает о том, что она похожа на ребенка — дети не вызывают у него подобных мыслей.
— Мы в Альбукерке, сейчас жара; мороженое это самое меньшее, чем я могу исправить ситуацию, — оправдывается Масамунэ.
— Принимается, — Мэй облизывает губы и лукаво заглядывает ему в глаза, — но я бы предпочла помещение с кондиционером. И кроватью.
Кажется, что воздух за пару секунд нагревается еще на несколько градусов — другого объяснения, почему вдруг стало труднее дышать, у Масамунэ нет.
— А ты прямолинейная, — он наконец находится с ответом.
— Я просто хорошо понимаю, чего хочу, — Мэй прикасается к его руке и тянется, чтобы оставить на его щеке легкий поцелуй, после чего шепчет на ухо, — а ты понимаешь, Араи Масамунэ?
О, он очень хорошо понимает. И еще лучше он понимает, что если прямо сейчас сделает с Мэй все, что хочет, то наименьшее, что им грозит — это штраф за непристойное поведение.
— Я спрошу иначе, — она ухмыляется совершенно по-лисьи, — в твоей квартире есть кондиционер?
Самая красивая девушка откровенно предлагает ему себя, и Масамунэ все же не настолько придурок, чтобы отказываться от подобного. Он берет ее за руку и ведет к машине.
***
Целоваться они начинают еще в лифте. Возле двери Масамунэ прижимает Мэй к стене и не может от нее оторваться.
— Ключи, офицер, — смеется Мэй, уворачиваясь от очередного поцелуя.
Руки дрожат, но в замочную скважину Масамунэ попадает с первого раза. Руки Мэй на поясе не помогают сосредоточиться, и в квартиру они вваливаются.
Наедине Масамунэ дает волю своим рукам и губам. Мэй стонет и гнется под его ладонями, заставляя рассудок туманиться.
— Ты был прав насчет жары, — она отстраняется, тяжело дыша, — душ?
— Вместе? — кажется, он забывает как говорить, пока Мэй стягивает с себя майку.
— Представим. что мы в тропическом лесу, — она тянет его футболку вверх, заставляя поднять руки.
В душевой кабине они продолжают целоваться, и это какое-то сумасшествие. Теплые струи воды попадают Масамунэ на лицо, заливают глаза, но ничто сейчас не заставит его оторваться от Мэй. Она смотрит на него из-под мокрых ресниц и смеется. Капли стекают по белой коже ее груди, и Масамунэ наклоняется, чтобы слизать их. Он прихватывает зубами каждый сосок, заставляя Мэй охнуть и простонать его имя. Тягучее, со стоном, оно звучит как музыка.
Масамунэ прижимает Мэй к стенке душевой кабины и с жадностью терзает ее рот. Она не отстает, прихватывает зубами губы и спускается к шее поцелуями-укусами. Очень хочется кусаться в ответ, пометить ее всю, но Масамунэ сдерживается. На такой нежной коже точно останутся следы, и Мэй вряд ли обрадуется подобному, когда охватившее их пламя угаснет.
Мэй змеей соскальзывает вниз и опускается на колени. Она смотрит снизу вверх, и в ее глазах тлеют угли пожара. Когда она обхватывает ртом его член, все, что может делать Масамунэ —- это запрокидывать голову и хватать воду ртом, чувствуя, как реальность исчезает за пределами душевой кабинки.
Она умело подводит его к краю, но не позволяет кончить, замедляясь и переходя поцелуями на бедра. Масамунэ дергает ее вверх и вторгается в жаркий рот языком. Льющаяся сверху вода только обостряет ощущения, заставляя торопиться и не думать о кровати и простынях. Масамунэ оглаживает Мэй между ног и скользит дальше. Внутри она скользкая и обжигающе-горячая. Мэй умопомрачительно стонет и кусает его ниже ключицы, а потом шипит в место укуса: