Чем дальше, тем страшнее.
— Я вложил руку в рану.
«Какую рану»? — чуть не сорвалось с языка Младшего, но он вовремя разгадал замысел Ванадия и не поддался на провокацию.
После короткой паузы Ванадий открыл дверь в коридор.
Младший надеялся, что его не выдал блеск глаз в ту долю секунды, которая потребовалась, чтобы закрыть их.
Темный силуэт на фоне флуоресцентного блеска, Ванадий вышел в коридор. Яркий свет, казалось, поглотил его. Детектив замерцал и исчез, как мираж в раскаленной солнцем пустыне, растворился между полотнищами горячего мерцающего воздуха, которые, казалось, разделяли миры. Дверь закрылась.
Глава 14
Сильная жажда подсказала Агнес, что она не умерла: в раю не может быть жажды.
Разумеется, она могла бы и ошибиться с оценкой решения, принятого в отношении ее Высшим Судией. Жажда могла означать, что она в аду, где грешников кормят не пирогами с черникой, а солью, золой и пеплом, мучиться ей веки вечные среди убийц, воров, каннибалов и тех водителей, которые мчатся со скоростью тридцать пять миль в час мимо школ, где скорость движения ограничена двадцатью пятью милями.
Но ее бил и озноб, а она не слышала, чтобы ад страдал от недостатка тепла, так что, возможно, ее все-таки не приговорили к вечным страданиям. И это радовало.
Иногда она видела наклонявшихся над ней людей, но лишь силуэты, не могла разглядеть лиц, глаза застилал плотный туман. Возможно, наклонялись над ней ангелы или демоны, но она склонялась к мысли, что это обыкновенные люди, потому что один из них выругался, чего не следовало ждать от ангела, и они все старались устроить ее поудобнее, тогда как любой уважающий себя демон в подобной ситуации жег бы ей спички в ноздрях, загонял иглы в язык или пытал другими, более изощренными способами, которым его обучали в той школе, где демоны приобретают знания и навыки, необходимые для дальнейшей трудовой деятельности.
Они также произносили слова, которые не могли сорваться с уст ангелов или демонов: «…вводить жидкость в подкожную клетчатку… окситоксин внутривенно… обеспечивать идеальную стерильность, я подчеркиваю, идеальную, постоянно… несколько капель настойки спорыньи перорально, как только она сможет что-то пить…»
Но большую часть времени Агнес ничего не слышала и не видела, а плавала в темноте или грезах.
Каким-то боком ее занесло в «Разведчики». Она и Джой скакали на лошадях рядом с хмурым, объятым тревогой Джоном Уэйном, тогда как радостный Дэвид Наивен летел над ними в корзине, подвешенной к большущему, ярко раскрашенному шару, наполненному горячим воздухом.
Просыпаясь, переносясь из звездной ночи Дальнего Запада под электрический свет, видя над собой пятна лиц без ковбойских шляп, Агнес чувствовала, как кто-то медленными кругами водит куском льда по ее голому животу. Дрожа от струек холодной воды, стекающей по бокам, она пыталась спросить, зачем к ее животу прикладывают лед, если она и так промерзла до костей, но не могла шевельнуть ни губами, ни языком.
Внезапно она осознала (святой боже!), что кто-то засунул в нее руку, в самое чрево, и массирует ей матку, так же медленно, как чья-то другая рука водит куском льда по животу.
— Ей нужно сделать еще одно переливание крови.
Этот голос она узнала. Доктор Джошуа Нанн. Ее гинеколог.
Она и раньше слышала его голос, но узнала только сейчас.
С ней случилось что-то ужасное, сна вновь попыталась заговорить, но безуспешно.
Раздраженная, замерзшая, вдруг напуганная, она вернулась на Дальний Запад, в теплую ночь, повисшую над пустыней. Уютно потрескивал костер. Джон Уэйн обнял ее за плечи. «Здесь нет мертвых мужей и мертвых детей». Он, конечно, хотел успокоить ее, но она разрыдалась, и Ширли Маклэйн пришлось увести ее от костра, чтобы по-бабьи поговорить о своем.
* * *Агнес вновь проснулась, уже не в ознобе, а в лихорадке. Потрескавшиеся губы, сухой и шершавый язык.
В палате горел мягкий свет, тени расселись по углам, словно стая устроившихся на ночлег птиц.
Когда Агнес застонала, одна из теней расправила крылья, придвинулась ближе, к правой стороне кровати, и превратилась в медицинскую сестру.
— Пить, — прошептала Агнес. В ее голосе скрипел песок Сахары, должно быть, тем же сухим шепотом последние три тысячи лет мумия фараона разговаривала сама с собой в склепе.
— Еще несколько часов вам нельзя ни есть, ни пить, — ответила медсестра. — Слишком велика опасность рвотного рефлекса. Спазмы желудка могут привести к тому, что у вас вновь откроется кровотечение.
— Лед, — другой голос, с левой стороны кровати. Медсестра перевела взгляд с Агнес на этого человека.
— Да, она может полизать кубик льда.
Повернув голову, Агнес увидела Марию Елену Гонзалез и подумала, что опять грезит.
На ночном столике стоял стальной кувшин, стенки которого поблескивали от капелек конденсата. Мария сняла крышку, ложкой на длинной ручке достала кубик льда. Подставив левую руку под ложку, чтобы капли воды не попали на белье, поднесла ее ко рту Агнес.
Лед был не просто холодным и мокрым, но удивительно вкусным, даже сладким, словно заморозили не воду, а кусок темного шоколада.
Когда Агнес начала крошить лед зубами, медсестра остановила ее:
— Нет, нет, глотать нельзя. Лижите его, пусть тает сам.
Это предупреждение, произнесенное очень серьезным тоном, перепугало Агнес. Если такая маленькая толика льда, попав в желудок, может вызвать приступ рвоты, который спровоцирует возобновление кровотечения, значит, она исключительно слаба. И одна из окружающих ее теней — смерть, упрямо дожидающаяся своего часа.
Она вся горела, так что лед растаял быстро. Тоненькая струйка стекала в горло, но она не смогла изгнать из голоса сахарскую сушь, тогда Агнес попросила:
— Еще.
— Только один кубик, — смилостивилась медсестра. Мария зачерпнула из запотевшего кувшина еще один кубик, сбросила его обратно, нашла побольше, замялась, но потом поднесла к губам Агнес.
— Воду можно разбить, если сначала превратить ее в лед. Фраза эта вышла такой загадочной и красивой, что Агнес размышляла над ней, пока последняя крошка льда не растаяла на ее языке. А потом на смену льду пришел сон, темный и густой, как шоколадный крем.
Глава 15
Когда доктор Паркхерст пришел на вечерний обход, Младший более не стал притворяться спящим, но засыпал врача вопросами, ответы на большинство которых он уже знал, подслушав разговор Паркхерста с детективом Ванадием.
Горло все еще саднило от взрывной рвоты, его обожгло кислотой, выброшенной из желудка, так что голосом, одновременно хриплым и писклявым, он напоминал персонаж из кукольной программы для детей, которую показывали по субботам. Если б не боль, он бы даже посмеялся над своим голосом. Да только каждое слово драло горло, как наждаком, и из всех чувств у него осталась разве что жалость к себе.
Хотя он уже дважды услышал объяснения врача по поводу острого нервного эмезиза, Младший все-таки не понимал, каким образом шок от потери жены мог привести к столь сильному приступу.
— Раньше с вами такого не случалось? — спросил Паркхерст, стоя у кровати и держа в руках историю болезни и, глядя на Младшего поверх очков, которые сползли чуть ли не на кончик носа.
— Нет, никогда.
— Периодические приступы рвоты, возникаемые без видимых причин, могут служить одним из признаков двигательной атаксии, но никаких других симптомов у вас нет. Я бы не стал волноваться по этому поводу, если, конечно, приступ не повторится.
Младший скорчил гримаску: перспектива еще одной рвотной атаки его не радовала.
— Мы исключили большинство из возможных причин. У вас нет острого миелита или менингита. Или анемии мозга. Сотрясения тоже не было. Нет и никаких симптомов болезни Менье, мы еще сделаем анализы, которые позволят исключить возможные опухоль и патологические изменения мозга, но я, впрочем, и так уверен, что причина не в этом.
— Острый нервный эмезиз, — хрипло пропищал Младший. — Я никогда не считал себя нервным человеком.