Пока говорил Афанасий – не выл волк, словно бы и вправду выслушал, уважил собеседника. Но едва замолчал – страшный вой снова содрогнул тяжёлый мёрзлый воздух, тучей покатился по небу и далям таёжья.
Минутка-другая минула – ещё страшнее, ещё жутче стало: вой нарастал до рыка и хрипа и сплачивался, сплетался в какой-то толстый, мощный жгут с другими воями, начавшими, как по команде, исходить от холмов. И слово угадывалось то же самое:
– У-у-у-бью-у-ут…
Снова не устрашился Афанасий, однако чувство уверенности, будто бы сосуд с жидкостью, переворотилось, – и как-то пусто и глухо стало в груди. Невольно заспешил, даже побежал. Только лишь у околицы Кузьмихи вполне овладел собою.
«Волк, наверное, непростой был – какой-нибудь сказочный», – хотя и с усмешкой, но всерьёз подумал Афанасий, невольно зачем-то оборачиваясь назад на пройденный путь и далёкие взгорья. Затаённо безмолвствовала округа, уже разительно преобразившаяся: озарилась солнцем нового дня, загорелась кипенностью и синевой снегов и льдов.
«Поговорил с человеком, присмотрелся ко мне, детинушке отчаянному, и на всю округу возвестил для своих собратьев, что пришли мы в их земли не с добром. Другие волки подхватили его слово – и понеслось оно в дали предупреждением и тревогой».
Глава 7
Как ни изловчался, ни торопился Афанасий, а на ногах пальцы прихватило.
– Ничего, ничего, разотрём – оживут.
Но знал – будут долго болеть и потом через годы напоминать о себе, ныть и зудить.
В Кузьмихе вяло и сонно чадили печные трубы – утренние хлопоты затеивались. На единственной улице ни души, даже собак нет. Мороз, по обычаю, покрепчал на заре, начал прижимать деревню нагущавшимся туманом; видать, никому неохота во двор даже нос высунуть. В мастерских тоже никого не оказалось, лишь на запечье сторож с тоненьким простуженным посвистом похрапывал, укутавшись в тулуп. Афанасий растолкал, порасспросил его, что и как. Оказывается, по случаю морозов мастер объявил дни на всю неделю актированными, то есть можно дома сидеть или в мастерской, ничего при этом не делая по работе, а к зарплате в бухгалтерии начислят по среднемесячной выработке.
– В помещении трудятся – и им актировать рабочий день? Ну уж дудки вам, ребята!
Заиграло, закипело в груди – про волка, даже про пальцы ног забыл, лишь только ещё не до конца ожившую одну из щёк с размашистой небрежностью натирал снегом. Нагрянул домой к щедрому мастеру – тот сонный, подпухший, с очевидного глубокого похмелья очумело пялился на Афанасия, который пихал в его смятые, будто кухонная тряпица, усы какую-то жёсткую, точно бы палка, бумагу, едва не карябал нос и губы и велел собираться в мастерские.
– На работу. Живее!
– Иди ты!.. – выругался мастер и завалился на кровать.
– Слушай и запоминай, волчара: я начинаю один, но если через час не приведёшь бригаду – снова явлюсь к тебе и наломаю бока. Смотри мне, морда! – подсунул к его носу кулак.
И уже когда своим широким шагом направлялся в мастерскую, удивлялся: «Этого худосочного, явно спивающегося мужичка я назвал волчарой? Неправильно! Волк дело, хотя своё волчье, но знает крепко и верно и потому достоин уважения. А этого размазню и пьяницу и псом дворовым, да даже подворотной шавкой назвать жалко!»
Кромсать металл, сваривать его, шлифовать, гнуть – многое что умел Афанасий: помнили руки заводские навыки и уроки. Труб, листового металла в мастерской оказалось в избытке, ещё ожидается завтра изрядная подвозка. Также в наличии станки и сварочные аппараты, газорезка с непочатыми кислородными баллонами, – всё в исправности, в полной готовности.
– Что ж, за дело!
Врубил дизель – и электричество, можно было подумать, наскучавшись взаперти и без дела, ярко до ярости вспыхнуло в лампочках, громыхающей весельцой отчихавшись густым дымом, затарахтело двигателем. Натащил на себя чью-то робу – стал резаком трубы пятисотки разрезывать. Из них должно будет получаться хотя и самое скоровыпеченное, но простое и надёжное обличье буржуек, на которых, конечно, не очень-то сподручно сварить покушать, но зато согреешься и обсушишься.
В приподнятой, но зловатой напевности Афанасий, сгибая зажатые в тисках арматурины, тянул:
– Актироваться, хитроманы, захотели, государство вздумали провести. Я вот вам, подлецы!..
Мужики поодиночке подходили – опухшие, заросшие таёжные бородачи. Один, второй, третий, – и уже пятеро-семеро медвежковато мялись у двери, покуривали самокрутки или беломорины, притворялись равнодушными и сердитыми, а самим явно жутко было интересно: чего тут такое творится? что за чужак раскомандовался?