О письмах жалобщиков Афанасий Ильич ничего им не сказал; вроде как вырвавшись из цепких рук, в грубоватой вальяжности завалился на переднее, начальническое, сиденье и нетерпеливо велел:
– Поехали, в конце-то концов, что ли!
Глава 15
Леспромхозовский секретарь, Фёдор Тихоныч Невзоров, был добродушный, словоохотный, смешливый дядька. Он с задорными подмаргиваниями и бесхитростно, вовсе не хвастаясь, не важничая и частенько приговаривая со вздохом «ничё, живы будем – не помрём», сообщил своему попутчику, что самолично революцию в семнадцатом запалял в родной деревне, а потом – по всему Приангарью; что каппелевцев и другую вшивоту старого мира поганой метлой выметал из Сибири; что в Берлине гадёнышу Гитлеру салазки загибал в миномётном взводе прославленной Третьей ударной армии; что после войны по арктическим стройкам и приискам отбухал в бригадирах и мастерах; что семья и род его – Василиса моя Петровна и трое наших парнищ и две де́вицы, а внукам уже перечёта не знает; что теперь последнего своего дитятю поднимает – молодой да ранний леспромхоз.
– Хотя и зелено-зелёный ещё наш единский мужичок, однако уже громыхает басовитым голосом, норов свой недюжинный и упёртый выказывает. Может, слыхивали чего о нём, там, в граде нашем стольном Иркутске? – Но ответа не ждал, с хитроватой задоринкой в глазах посмеивался: – Слыхивали, конечно же! В разных газетах прописывают про него, удальца нашего, кинохроникёры наведываются беспрестанно. Не скрою, тяжелёхонька она, битва-то, за план по лесозаготовкам, но – ничё, живы будем – не помрём. Покряхтываем, угрюмимся часом да репу свою чешем промозоленным да кривовастым пальцем, ан план, разумеем, – дело святое. То есть государственное. Неважно, рабочий ты или начальник, – днюем и ночуем на лесосеках и складах.
Изумляло и тешило Афанасия Ильича, что Невзоров весь такой кряжистый, юркий, устремлённый, глаза хотя мелкие, горошинами, но зоркие, горящие – искры и вспышки сплошные, а ведь получается, что за семьдесят ему, если даже не за все восемьдесят уже. Жизнью очевидно он ломанный, из огня да в полымя бросанный, но орешек, похоже, крепкий. Мало сказать, ехал он сейчас – мчал, нёсся, летел, с азартом шаловливого мальчишки давя поминутно на газ; рулил ловко, даже не без форса и какого-то изящества. Лесная, не везде гравийная дорога вся в колдобинах и кочках, с внезапными поворотами, спусками и подъёмами, однако хотя бы раз, озадачивало Афанасия Ильича, ощутимо подбросило этот лёгкий уазик, занесло или опасно накренило.
«Хвастун, ясно, и балагур отменный, – с нараставшим пристрастием приглядывался он к Невзорову, – кого хочешь, уверен, заговорит и обворожит, но старикан, что ни говори, он славный, наш, истинный сибиряк от пяток до маковки. Столько перенёс человек, столького навидался, страну не раз спасал, однако смотри – орёл. Крыльями – на всю распашку, грудью – только вперёд, а полётом – выше и дальше. Как бы ни было тяжко – отшутится, но не захнычет. И батя мой, сверстник его, такой же – молодцеватый душой и сердцем, не сдаётся, беспрерывно весь в делах и хлопотах колхозных и домашних. С одной-то рукой – и в передовиках всюду. Порой задумаешься: крепче и надёжнее сибиряка водится ли кто ещё из человечьего роду на земле?»
Тем временем появилась Новь, хваленная одними и проклинаемая другими. Остановились на пригорке в некотором отдалении, вышли из кабины.
– Новь жизни! – объявил Фёдор Тихоныч, широко обводя рукой. – Рай, да и только. Ни одной халупы и гнилушки. Железобетон! А он – на века. Как, если хотите, египетские пирамиды: они, подозревают учёные, тоже сработаны из бетона. Да что эти хвалёные пирамиды – нашим железобетонным гидростанциям простоять века, если не тысячелетия.
«Железо» произносил он по-особенному: не без задиристости, не без любования словом, и потряхиванием стиснутого кулака сопровождал его, будто дирижировал невидимому оркестру, но только им одним слышимую мелодию.
«Говорун!» – хотелось засмеяться Афанасию Ильичу.
– Где же вы столько железа да бетона набрали… лесорубы? – спросил, с кисло поползшей усмешкой всматриваясь в Новь.
– Лесорубы-то лесорубы мы, да нужда прижмёт – и бетонщиком, и сварщиком, а то и космонавтом в один миг заделаешься. Русскому человеку и блоху подковать, и сибирскую реку вспять повернуть, и орбиту оседлать, как норовистую кобылу, – плёвое дело. А гиштория, как писали в старых книгах, у нас такая сотворилась. В чём-то хорошая и полезная, в чём-то дурная и вредная, но на пользу и благо людей обернулись события. Как говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло. ЗЖБИ (завод железобетонных изделий) в соседнем, километров за двести от нас, городке Берёзове сверх плана наштамповал панелей для новых берёзовских кварталов, да заказчик, генподрядчик, отказался – сколы обнаружил и трещинки. Проще говоря, брака много оказалось. Выяснилось: ошибочно цемент не той марки да и к тому же не в тех пропорциях использовали заводчане – хрупковатые удались панели. Заказчик ехидненько сказал, что для его пятиэтажек «сие новшество» не годится. Но посоветовал, уже серьёзно, с заботой: а для одноэтажек – само то. Нагрузка, мол, мизерная будет на всю собранную конструкцию, годков сорок, а то и поболее, простоят дома. Но сам он одноэтажек не строит и в ближайшие годы не планирует. Раскланялся – и был таков. На заводе – паника, беготня: куда девать сие добро? Все склады и двор забиты под завязку. Не сбудут – чем зарплату рабочим выдавать, на какие шиши производство развивать, план выдавать на-гора? Премий, прогрессивок, тринадцатой зарплаты лишаются. «Бяда, бяда, хлопцы!» – помнится, любил поохать мой сослуживец белорус Василь перед атакой, а сам – первым на врага, только поспевай за ним. Что ж, хоть завод останавливай, а директору – в петлю или в омут. Не шуточное дело: нагрянет ОБХСС (отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности) – и ведь могут припаять и разбазаривание государственных средств, и халатность, и чёрт знает чего ещё. Но директор – мужик сметливый, а главное, вёрткий, скоренько отчалил в Иркутск, прошмыгнул – не исключено, что с подарочками, – по высоким кабинетам. И через денёк-другой из области звон-звоночек директору нашего леспромхоза: «Закупайте по бросовой цене! Экономия страшная. Да и вообще, хватит вам по старинке с брёвнами и паклей возиться – смело переходите на новые технологии в домостроении, показывайте пример другим деревням и посёлкам. Справитесь – наградим!» Мы поначалу подрастерялись: виданное ли дело, в таёжной глухомани живём, среди вековых деревьев, брёвен и всякой другой обработанной древесины извечно тут и там навалом – своя лесопилка и столярка, а строить себе дома будем из железобетона?! Ну и ну! Сказали: «Извините, товарищи, но нам не надо. Мы по старинке! Чтоб дёшево и сердито было!» Однако внезапно комиссия из главка нагрянула и шустренько наковыряла с поверхности всяких недочётов у нашего бедолаги директора. Он понял без лишних слов, что́ нужно делать, иначе – ОБХСС и баланда с нарами. Но предварительно посоветовался со мной, то есть с партией, чтобы, понятное дело, заручиться поддержкой и не взваливать всю ответственность на себя. Сказал второпях, нетерпеливо поглядывая на телефон: «И действительно, а почему бы, Тихоныч, нам для людей не построить городские дома со всеми удобствами? Чем селянин хуже горожанина?» И я ему с ходу ответил: «Строим город! Звони – соглашайся!» Я вижу на вашем лице удивление, едва не иронию? А иначе, поймите, Афанасий Ильич, я ответить и не мог: всю жизнь хочу, чтобы народ наш многострадальный и многотерпеливый в радости и довольстве жил. Настрадались люди, ой, настрадались! А тут – уже к осени построим современный городок и – почти что коммунизм наступит, хотя… хотя всего лишь только на нашем маленьком пятачке земли. Приманчиво, благородно и – ни-и-и-каких измышлений и бредней не требуется. Конкретно и