Как бы там ни было, Атлас первым из своего потока выяснил принцип отбора. Все потому, что о нем непрестанно думает исследователь, другой посвященный член Общества. Древний пистолет в дрожащих руках с очень малой прицельной дальностью, и спуск работает чуть ли не произвольно, ах, мать твою, поспешил, еще раз – плохо, но не смертельно, мать-перемать, ну ты и болван, хоть бы кто-нибудь помог, а…
В конце концов потребовались усилия четверых. Вспомнив это через вторые руки, Атлас знатно прифигел. Подумал: ну его на хер.
– А как же книги? – возражает Эзра. То ли достать решил, то ли просто напомнить.
Когда он вошел в комнату к Атласу, тот собирал вещи. Кожа рук Атласа пересохла; владелец паба на первом этаже дома так и не позвонил, хотя должен был – случись что дурное. Или это чары не пропускали звонки от соседей? Хотя, если честно, до звонков ли тут? Дом требует убить человека!
– Чертовы книги, – глубоко вздыхает Эзра.
Мы еще не говорили о том, как сильно Атлас любит книги. Как они спасли ему жизнь. Просто не на этом этапе его жизни, потому что сейчас он шел прямым курсом к краху. Нет, раньше. Раньше они его спасли.
А вот чего он не понял, так это того, что спас его человек, ведь книги пишут люди, тогда как сами издания – это веревки, спасательные тросы. Однако тогда он вкалывал в паршивом пабе и думал, что ненавидит людей. Он и правда их ненавидел. Как и все время от времени. Ошибка, хоть и была маленькой, стала решающей.
Когда Атлас входил в пору совершеннолетия и понимал, как трудно придется в жизни, – если просто, то когда его одолевала хандра, осознание собственной никчемности, внутренняя пустота и тихий гнев, который рассеивал внимание, когда все валилось из рук и случались спонтанные приступы антиобщественного поведения, когда он отгораживался от мира, предаваясь саморазрушению, – ему немного повезло оказаться в плену на свалке интеллектуальных ценностей, в окружении штабелей и гор книг, сформировавших ныне распадающийся на части ум матери. По-настоящему он понял ее лишь из подчеркнутых строк и пассажей, из страниц с загнутыми уголками. Если бы не книги, он бы так и не узнал, какое горькое и неумное желание снедало его мать, женщину, мечтавшую сгореть в огне любви и больше, отчаянней всего стать заметной. Среди книг сохранилось письмо, доказательство, что все это – не плод ее разума, который позднее превратится в запутанный лабиринт. Послание от мужчины, решившего в один день, будто их интрижка – ее и только ее выдумка. В этих книгах она искала утешение до и после того, как жизнь раскололо надвое появление на свет нежеланного сына.
– Не стоило беспокоиться, – пробормотал он как-то матери, осознав, что и правда томится в неволе. Его окружали стены узилища, в котором тикал невидимый таймер. Ты не знаешь, чем все закончится, когда время выйдет, поэтому просто… живешь и суетишься, неизбежно терпишь провалы, страдаешь, и все ради чего? Лучше бы она оставалась в универе, где ее гений мог бы найти плодородную почву, вазу и вырос бы, дал плоды. Уж лучше так, чем все это. Ему приходится подтирать ей слюну и смотреть в ее пустые, невыразительные глаза.
– Когда экосистема умирает, природа создает новую, – сказала мать. Скорее всего, это просто слова. Пустые, совершенно бессмысленные.
Атлас сперва даже не расслышал. «Чего-чего?» – переспросил он, и мать повторила: «Когда экосистема умирает, природа создает новую». «Сука, что за бред», – подумает он, однако позднее, в один критически важный момент, когда он даже не вспомнит, кто точно произнес эти слова, они всплывут в памяти. Возможно, это мысль Эзры? Или Атлас сам внушил ее Эзре? А возможно, идея принадлежит им обоим.
– Когда экосистема гибнет, природа создает новую. Как ты не понимаешь? Мир не заканчивается. Это мы уходим.
А вдруг… вдруг мы в силах сломать эти рамки? Вдруг она имела в виду именно это? Вдруг нам суждено стать чем-то большим?
Постепенно Атлас укрепляется в своей мысли. Да, наверняка мать имела в виду именно это.
Неважно, с чего все началось. Неважно, чем все закончится. Мы – часть цикла, нравится нам это или нет, а потому не будь пустыней.
Стань саранчой. Стань бедствием.
– Давай станем богами, – вслух произносит Атлас, и тут важно помнить, что он под кайфом, тоскует по матери и ненавидит себя. Нельзя забывать, что в этот момент Атлас Блэйкли – крохотное, напуганное существо, печальное и одинокое. Он пятнышко на заднице новой угрозы существованию человечества. Атласу Блэйкли плевать, дотянет ли он до завтра, послезавтра или послепослезавтра. Ему плевать, пусть даже сегодня же его насмерть поразит молнией. Атлас Блэйкли – невротичный юноша двадцати с небольшим (двадцати пяти, если быть точным) лет в поисках смысла. Он упоролся тремя разными веществами, вызывающими измененное состояние сознания, да к тому же в компании, наверное, первого в своей жизни настоящего друга. И поначалу, произнося эти слова, он не думает о последствиях. Он их еще не понимает! Он – дитя с кругозором дебила, познал лишь крохотную долю жизни и пока не ведает, что он – пыль, песчинка, сраный червь. Он не поймет этого, пока Алексис Лай не постучится к нему и не скажет: «Привет, прости за беспокойство, но тут Нил умер, и у него в телескопе была записка. В ней сказано, что это ты убил его».