— А почему ты его не спросил? — вспыхнула Вита.
— Я спросил, — спокойно ответил Арсений. — Ты слышала.
— Так я виновата, что он не захотел тебе назваться? — все больше раздражаясь — надо же было на ком-то сорвать злость! — продолжала Вита. — Может быть, один из тех, кто на президиуме молчал, а теперь лезет со своим сочувствием! Хамелеоны! Трусы!
— Тебя послушать, так у нас все бездари, — заметил Арсений.
— Я этого не сказала! — сердито возразила Вита. — У нас были и есть великие писатели, перед которыми я склоняю голову. Независимо от того, голосовали они за исключение меня из Союза или нет, ибо знаю, что не все поднимают руку только тогда, когда им этого хочется.
— Может, кофе сварить? — предложил Арсений, зная, что Вита, нервничая, всегда пьет крепкий кофе.
Он пошел в кухню, а Вита — в свою комнату. Когда кофе был готов, Арсений вернулся за Витой — все приготовил на кухне, — но она, примостившись на своем узеньком диванчике, спала. Красивое лицо ее судорожно подергивалось, губы кривила нервная улыбка. Так она, должно быть, улыбалась, когда сидела на заседании президиума, слушая, как ее критикуют, предлагая исключить из Союза писателей. Арсений присел на пуфик возле трюмо и завороженно смотрел на жену, едва сдерживая желание обнять ее, поцеловать. «Боже, как я люблю ее, — думал Арсений. — И что же мне теперь делать, как сохранить все то, что было?» Ясного ответа на эти вопросы он не находил. Вита застонала во сне, резко повернулась и чуть не упала со своего диванчика. Арсений подхватил ее, она открыла глаза, удивленно заморгала, не понимая, где она, что с нею. Арсений, не выпуская ее из объятий, начал выпрямляться. Вита тряхнула головой, окутав лицо Арсения шелковой, душистой волной своих пышных волос, спросила:
— Я потеряла сознание?
— Заснула, — объяснил Арсений.
— О-о-о… — застонала Вита сквозь стиснутые зубы.
— Голова болит?
— Душа. И не болит, а горит. И горит так, что вот тут, — она взяла руку Арсения, приложила к туго стянутой лифчиком левой груди, — тут жжет. Так жгло, когда я перестала Алешу кормить. А мама сказала: это молоко перегорает. А что же сейчас перегорает?
— Я кофе сварил, — сказал Арсений. Он не поддержал разговора, думая о том, что перегорает в Витиной душе, боясь, что разговор этот сразу перейдет в ссору. Может, сюда тебе принести?
— Неси, — вяло согласилась Вита. Встала, пошатнулась и села. — Нет, я лучше прилягу, а то голова валится с плеч. Наверное, опять давление…
— Так, может, лекарство принести? — предложил Арсений.
— Нет, давай кофе, — попросила Вита, поправляя подушку под головой. — И как можно крепче! Диван качается, как лодка на волнах…
— На нем же тесно, — глядя, как Вита пристраивается, чтоб не упасть, заметил Арсений. — Иди в спальню.
— Ничего, я тут, — умостившись наконец, облегченно вздохнула Вита. — Да и не впервой мне…
Последние слова Вита проговорила с закрытыми глазами, чтобы не видеть, как этот упрек воспримет Арсений. Не впервые она устраивалась тут — в последнее время они часто ссорились, и она ночевала в своей комнате. Арсений на этот укор никак не ответил, хотя и считал, что его вины в их ссорах было значительно меньше, чем ее. А чаще всего она сама была виновата. Неделями спала на этом диванчике, и он уже не мог смотреть на него без лютой ненависти, будто диванчик был виноват в том, что они так долго не могут помириться. И если Вита ложилась тут, в его душе возникал страх, что снова начинается черная полоса в их жизни.
Когда Арсений, приготовив кофе, вернулся в комнату, Вита лежала с закрытыми глазами, в их уголках блестели капельки слез. Арсений молча остановился у порога, придерживая чашку, чтоб не звякала о блюдечко — руки его дрожали, — и затаил дыхание: казалось, стоит ему вымолвить лишь одно слово, как эти слезы боли, страдания оторвутся — они держались на кончиках ресниц — и горячими угольками упадут в его душу. По тому, как шевельнулись Витины брови, Арсений понял, что она слышала: он вошел, стоит рядом, но продолжала лежать неподвижно и молчать. И, только услышав запах кофе, жадно глотнула воздух, промолвила тихо:
— Поставь, я выпью… потом…
Арсений поставил чашку на столик, наклонился к Витиному лицу и осторожно, полный сочувствия к ней, спросил:
— Тебе очень плохо?
Вита утвердительно качнула головой, слезы сорвались с ресниц, покатились по бледному лицу — оно судорожно передернулось — закапали на подушку. Вита облегченно вздохнула — это были первые слезы после перенесенного стресса. Поморгала глазами — из них катились слезинки, — усмехнулась уголками губ, протянула Арсению руку: