— Достаточно ярко, чтобы было видно сидящих.
— Вы сказали, что там сидели два человека, мужчина и женщина, оба светловолосые.
— Да, именно. Бретт Толанд и мисс Камминс.
— Вы хорошо их видели?
— Четко, как днем. Они сидели и выпивали.
— Вы не заговорили с ними?
— Нет.
— И не поприветствовали их как-нибудь?
— Нет.
— Не окликнули их?
— Нет. Я был слишком занят управлением. Следил за водой, следил за пристанью.
— А они вас не окликнули?
— Нет.
— Ваш шлюп стоит борт о борт с яхтой Толандов?
— О, нет. Значительно дальше.
— Не могли бы вы сказать, сколько яхт вас разделяет?
— Шесть или семь.
— Видели ли вы яхту Толандов после того, как проплыли мимо?
— Я мог бы ее увидеть, если бы обернулся, но я не оборачивался. Я вел судно в ночное время, всего с одним носовым прожектором. Мне нужно было внимательно следить за водой.
— Вы сказали, что было примерно десять сорок пять — так?
— Да, примерно.
— Откуда вам это известно?
— Я посмотрел на часы на приборной доске.
— Они у вас с подсветкой?
— Да.
— И они показывали десять сорок пять?
— Примерно.
— Это электронные часы?
— Нет, механические. Со стрелками. Черные стрелки на белом циферблате.
— Тогда почему вы говорите…
— Часовая стрелка стояла почти на одиннадцати, а минутная — почти на девяти. Потому я и говорю, что было примерно десять сорок пять.
— Вы посмотрели на часы, когда проплывали мимо яхты Толандов?
— Да. И было примерно десять сорок пять.
— Вы оторвали взгляд от воды…
— Только на секунду.
— …чтобы посмотреть на часы?
— Ну, да.
— Почему вы это сделали?
— Ну, наверное, хотел знать, сколько сейчас времени.
— А почему вы захотели узнать время?
— Хотел посмотреть, во сколько я вернулся.
— Воду была темной?
— Там, куда не падал луч прожектора — да.
— Но вы все же оторвали взгляд от воды…
— Только на секунду.
— …чтобы посмотреть, который сейчас час.
— Ну да.
Я видел, что Вернер потихоньку начинает выходить из себя. По телефону я попросил его о "небольшой неофициальной беседе", а теперь набросился на него, как Шерман на Атланту. Вернеру это чертовски не нравилось. Но все же он был южанином, а значит — джентльменом, а я был его гостем, и он согласился побеседовать со мной, и потому разговор продолжился.
— Значит, когда вы сказали, что смотрели на воду, не отрываясь, на самом деле…
— Я же сказал, что отвлекся лишь на секунду.
— Отвлеклись, чтобы посмотреть на часы.
— Да.
— Могло ли получиться так, что на самом деле в тот момент было не десять сорок пять, а меньше?
— Нет.
— Не могло ли это происходить, например, в десять двадцать пять?
— Нет, это никак не могло происходить раньше, чем без четверти одиннадцать.
— И в это время вы шли на двигателе…
— Да.
— …мимо яхты Толандов… кстати, вы не знаете, в каком эллинге она стояла?
— Нет, не знаю.
— Вы посмотрели на часы, проплывая мимо яхты Толандов, а потом снова перевели взгляд на воду.
— Да. Я следил за управлением.
— В какой эллинг вы вели в свой шлюп?
— Номер двенадцать. Я постоянно его арендую.
— Он находится в шести или семи эллингах от постоянной стоянки Толандов.
— Да, именно.
— Посмотрели ли вы на часы, когда входили в свой эллинг?
— Думаю, нет.
— А перед тем, как выключить двигатель?
— Нет.
— А перед тем, как пришвартоваться?
— Нет.
— А вам не хотелось узнать, который сейчас час?
— Я уже знал это, — сухо ответил Вернер и встал, давая понять, что разговор окончен. — Было примерно без пятнадцати одиннадцать.
@STARS * * *
Из дому я позвонил последним двум свидетелям из выданного Фолгером списка — мужу и жене, Джерри и Бренде Баннерманам, проживающим в Уэст-Палм-Бич. Они любезно согласились встретиться со мной и с Эндрю завтра, если нас не затруднит прийти к ним на яхту. Мы договорились, что будем в их яхт-клубе в половине первого. Это означало ранний подъем и три-четыре часа пути на машине.
Этта Толанд не была настолько любезна.
Хотя мы с ней были знакомы задолго до дела о нарушении авторских прав, по телефону она называла меня исключительно "мистер Хоуп". Она сразу сказала, что не намерена в неофициальной обстановке обсуждать свои показания, данные большому жюри. С другой стороны, она сказала, что в удовольствием явится ко мне в контору в понедельник утром и даст показания под присягой, потому что, как деликатно выразилась мисс Толанд, — "Я желаю похоронить вашу долбанную клиентку".
Я спросил, сможет ли она подойти к десяти часам.
— Меня это вполне устраивает, мистер Хоуп.
Я вежливо поблагодарил ее, а она повесила трубку, даже не попрощавшись.
Я посмотрел на часы.
Было уже почти шесть вечера, а я обещал в семь заехать за Патрицией.
За обедом я все время думал, почему Патриция больше не хочет заниматься со мной любовью. Мне казалось, что это связано со страхом потерять меня. Она переспит со мной, и у меня снова съедет крыша. Она переспит со мной, и я снова впаду в кому и останусь в ней до конца жизни. Многие только обрадовались бы этому, но только не Патриция — она ведь любит меня. Но она также любила мужчину по имени Марк Лоэб, и, мне кажется, его тень по-прежнему стояла между нами. Марк был одним из компаньонов в фирме, где Патриция когда-то работала — "Картер, Рифкин, Лебер и Лоэб". Вот он как раз был Лоэбом. Патриции был тогда тридцать один год — это происходило лет пять назад. Марку было сорок два. За месяц до того они отпраздновали его день рожденья. Пятнадцатое октября.
Юбилей великого человека.
Они прожили вместе почти два года, в небольшой квартирке на Бликер-стрит в Вилидже. Это была квартира Марка, Патриция переехала к нему. Ее квартира располагалась в нижнем городе, на Девяносто девятой улице, неподалеку от Лекса. Оттуда до их конторы на Сосновой улице нужно было долго ехать на метро. Его квартира была лучше, и оттуда было ближе добираться на работу. Тогда казалось, что это замечательно. Тогда им все казалось замечательным, потому что они безумно любили друг друга.
Марк был евреем, и тем большей иронией казалось, что это именно ему как-то захотелось отправиться в нижний город, на Рокфеллер-плаза, чтобы посмотреть на елку. У них в доме никогда не ставили елку — ни когда он был маленьким, ни позже, когда он женился на девушке-еврейке, которая развелась с ним через пять лет. Она заявила, что эти пять лет были для нее сущим кошмаром. Они развелись как раз накануне Рождества — случайно, конечно, но так уж совпало. Марку Рождество всегда казалось временем бегства. Ему хотелось отправиться куда-нибудь на юг, на Карибское море, что ли, лишь бы не видеть этой назойливой предрождественской суеты, которая заставляла Марка чувствовать себя чужим в родном городе, чувствовать себя как-то… не по-американски.
Видите ли, Нью-Йорк был его родным городом. Марк родился в нем и вырос, и только раз в жизни ему довелось надолго отсюда уехать, да и то недалеко — некоторое время он вместе со своей бывшей женой, Моникой, жил в Ларчмонте. Патриция как-то раз видела ее на вечеринке. Это было через три года после развода супругов Лоэб. Марк не ожидал встретить ее там. Кажется, он сильно волновался, знакомя их с Патрицией. Моника оказалась высокой эффектной брюнеткой. Патриция рядом с ней почувствовала себя замарашкой. Марк потом долго извинялся. Он бы ни за что не пошел на эту вечеринку, если бы знал, что там будет Моника — ну, и так далее. Позже, на квартире у Патриции — тогда они еще не начали жить вместе, — Марк сказал, что только увидев ее снова… в смысле, увидев Монику… он понял, что на самом деле любит Патрицию.