— Хотя некоторые утверждают, что это нельзя считать пагубным пристрастием, потому что вместе с наркотиком они употребляют бикарбонат натрия.
— Ну и что он дает, этот самый бикарбонат?
— Ты меня спрашиваешь? Он потрескивает, когда ты куришь сигарету.
Потому наркотик и называют крэком.
— Да, но от него не зависит, выработается ли пристрастие к наркотику.
— А они говорят, что зависит, — сказал Роб.
— Кто — они?
— Пристрастившиеся, — ответил Роб и рассмеялся.
— Фигня собачья, — отрезала Тутс. — Крэк — это производная кокаина, а кокаин вырабатывает зависимость.
— Ну, не физическую зависимость.
— Да, не физическую. Но…
— Но как нам обоим хорошо известно… — сказал Роб.
— Но как нам обоим хорошо известно, — повторила Тутс и понимающе кивнула, улыбнувшись при упоминании того факта, что они оба побывали в этой яме, и все же сумели из нее выбраться.
— Ты слыхала все эти идиотские истории, которые рассказывают всякие крэкнутые придурки? — поинтересовался Роб. — Мы в прошлый вторник взяли одного такого, так он нам рассказал, что Зигмунд Фрейд — ну, тот, который придумал психоанализ, — тоже вовсю нюхал кокаин.
— Да ну?
— Ага. И что он написал несколько медицинских работ, по поводу того, что кокой можно лечить расстройство желудка и зависимость от морфия, и что она еще помогает при астме и усиливает потенцию. Ну, вот мы и приехали.
Роб взялся за дело сразу же, как только они поднялись на борт яхты. Его рука нырнула Тутс под платье, и, когда Роб придвинулся ближе, она почувствовала, что он уже в боевой готовности. "Эй, я думала, что ты хочешь показать мне яхту!" — подумала Тутс, но не стала останавливать Роба, а, напротив, прижалась к нему еще теснее, обняла его за шею и поцеловала. Они наполовину упали, наполовину соскользнули на койку в тесной маленькой каюте, похожей на пещеру, и Роб стянул с нее трусики. Тутс подумала, что к ней уже давным-давно никто так не прикасался. Как-то так получилось, что отказ от наркотиков и воздержание шли рука об руку. Роб тем временем ухватил ее за бедра, приподнял и вошел в нее. О Господи!
Потом, когда Тутс все еще лежала на кровати, обнаженная, Роб показал ей трубку для курения крэка. Он стоял перед ней — тоже обнаженный и весь загоревший, не считая ягодиц и все еще немного торчащего члена. Бедняга. Мгновение спустя ее взгляд неохотно перешел на стеклянную трубку, которую Роб держал в руках. Роб сел рядом с Тутс.
— Хочешь посмотреть, как эта штука действует? — поинтересовался он.
— Я знаю, как она действует, — ответила Тутс. Она имела в виду, что она не хочет на это смотреть. Господи помилуй, они ведь оба завязали! Но, возможно, Роб имел в виду просто принцип действия. Может, он просто хотел показать, как работает эта штука, когда кто-нибудь курит крэк. Тутс даже не подумала, что здесь, на борту этой симпатичной яхты, где они только что так классно занимались любовью, действительно может находиться крэк. Она думала, что трубка осталась у Роба после какой-нибудь облавы в Новом городе. Военный трофей, так сказать. Тутс никак не ожидала, что Роб откроет шкафчик и достанет пластиковую коробку с флаконами, которые на первый взгляд действительно были очень похожи на образцы духов. Но эти флаконы были наполнены порошком.
Крэком.
— Где ты это взял? — спросила Тутс.
— То тут, то там, мест много. Давай я тебе покажу, как это делается.
— Роб… — заговорила было Тутс, но он ее перебил:
— Это высший класс, Тутс, ты такого никогда не пробовала.
И внезапно ее сердце бешено забилось. Тутс охватило возбуждение, словно в предвкушении секса. А на самом деле это было предвкушение кокаина.
Теперь, четыре месяца спустя, в нескольких десятках миль от берега, она сидела на другой яхте, за руку прикованная к стенке, и ощущала первые безжалостные признаки приближения иссущающего желания, которое, как она знала, будет теперь целиком заполнять ее дни и ночи.
Я сидел и думал об "Энни Холл", о той сцене, где Вуди Аллен разговаривает со своим психоаналитиком, а Диана Китон — со своим, и им обоим задают один и тот же вопрос: "Как часто вы занимаетесь сексом?", и он отвечает: "Очень редко", а она — "Постоянно!". Или что-то в этом духе, я точно не помню, больно уж давно шел этот фильм.
Патриция захотела узнать, что я имел в виду, когда сказал о встрече с Богом.
— Я пошутил. Мы вовсе не говорили о сексе.
— А о чем вы говорили?
— Он спрашивал, понравился ли мне бифштекс.
Патриция предпочла пропустить эти слова мимо ушей.
— Мне кажется, — сказала она, — что заговаривать о сексе в присутствии Сьюзен было все равно, что подталкивать свидетеля в нужную тебе сторону.
— Эту тему поднял не я, а Андреа Лэнг.
— Первым заговорил о сексе именно ты.
— Андреа Лэнг спросила, может ли человек, лежащий в коме, думать о сексе.
— А ты этим воспользовался, — сказала Патриция. — И позволил Сьюзен выступить в качестве эксперта. А что у тебя с этой косоглазой Камминс?
— Она моя клиентка, — сказал я. — Ты сама это отлично знаешь. И давай не будем о ней.
Профессиональные отношения между мной и Патрицией — в противоположность нашим личным отношениям, какими они стали с момента моего выздоровления, — сводились к тому, что мы просто никогда не обсуждали никакие уголовные дела, которые я вел, чтобы избежать малейших трений между юридической фирмой "Саммервил и Хоуп" и прокуратурой. Поскольку Патриция являлась одной из самых ярких звезд команды стороны обвинения, которую возглавлял Скай Баннистер — наш выдающийся прокурор штата, — и поскольку моя контора занималась множеством дел, не касающихся сферы уголовных преступлений, то нам обычно всегда находилось, о чем поболтать от нечего делать.
Но сегодняшний разговор завязался отнюдь не от нечего делать.
— Кстати, ей бы и правда не следовало носить такие короткие юбки.
— Кому — Лэйни?
— Сьюзен. И перестать пользоваться твоей чертовой фамилией.
— Это и ее чертова фамилия.
— Разве она не взяла при разводе девичью фамилию?
— Нет, не взяла. Она от нее слишком давно отказалась.
— Да она вообще у нее когда-нибудь была?
— Была. Ее звали Сьюзен Фитч.
— Так почему она не взяла ее обратно? Чего она продолжает цепляться за тебя?
— А я бы не сказал, что она за меня цепляется.
— Она каждый божий день торчала в больнице.
— Я об этом все равно не знал.
— Она там торчала и после того, как ты пришел в себя. Особенно после того, как ты пришел в себя. А сегодня вечером ты дал ей зеленый свет, и она поперла по нему, как локомотив.
— Не я, а Андреа.
— Этот разговор начал ты. Я удивляюсь, как она прямо там не начала расстегивать тебе ширинку.
— Андреа? Мы с ней для этого слишком мало знакомы.
— Тебе, наверное, это бы понравилось.
— Мне просто нужно было что-нибудь сказать, когда зашел этот разговор о Боге, — сказал я, и тут же об этом пожалел.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Патриция.
— Ничего, — ответил я. — Пойдем спать.
Мы сидели в спальне на втором этаже ее дома на рифе Фэтбэк, где впервые принес свои плоды наш тогда едва зародившийся роман. Лунный свет играл на стеклянной крыше собора, точно так же, как и той осенней ночью. Теперь она казалась такой далекой… Мы остались вместе, мы находили друг друга снова, снова и снова, и не уставали удивляться друг другу, радоваться другу другу, благодарить друг друга. Сегодня ночью Патриция была одета в белую кружевную ночную сорочку, а я — в пижамные брюки, и эта одежда для сна словно предсказывала повторение той безумной, страстной ночи, которую мы когда-то провели под сентябрьской луной. Если бы сегодняшняя сцена вошла в фильм, ее можно бы было назвать "Вы уверены, что с вас довольно?"