Это заявление оживило всех. Тут же у охранника, наблюдавшего за порядком на площади, одолжили лук и вручили горделивой невольнице. Бородач спросил:
— Видишь в том загоне чёрную овцу? Застрели её.
— А хозяин животного не устроит скандала?
— Дело не твоё. Я беру хозяина на себя.
Дочка Негулая отработанным жестом вставила стрелу в лук, вскинула его, отвела тетиву и, почти не целясь, выпустила в цель. Окружающие ахнули: бедное животное дёргало ногами, умирая в пыли, а стрела торчала у неё из виска — между глазом и ухом. Люди наградили Ирину аплодисментами. Лишь владелец овечьего стада возмущался, требуя возместить потерю.
Бородач расплылся:
— Покупаю! И невольницу, и застреленную скотину!
— Шестьдесят номисм! — не моргнув глазом заломил Мар Яаков наивысшую цену, назначаемую обычно за раба-врачевателя.
— Хватит и пятидесяти, — не расщедрился господин с хищным носом. — Сам небось платил не более десяти. И отдайте две номисмы за убитую тварь. Шкура пригодится в хозяйстве, а из мяса сделаем неплохое рагу для моих посетителей. — Пояснил при этом: — Я владею трактиром «Серебряный конь», что у Милия, если кто не в курсе.
— Кто ж не знает знаменитого Кратероса из Коринфа Пелопоннесского! — льстиво крикнули рядом из толпы. — Самые дорогие блюда, самая достойная публика! Честь большая для нас...
Так Ирина сделалась собственностью трактирщика — одного из лучших в Константинополе, но достаточно презираемого элитой, — ведь профессия содержателя кабака не считалась тогда достойной и стояла в общественном сознании ниже захудалого плотника или гончара...
11
Поселили хазарскую царицу в тесноватой людской, в комнате на пять женщин, — там ещё стояли лежанки горничной, прибиравшей хозяйский дом, двух кухарок и посудомойки. Всем рабыням полагались полочка для личных вещей и ночной горшок, рукомойник и тазик. Помещение было полуподвальное, с маленьким оконцем под потолком, а свечу выдавали одну в неделю, так что треть жизни проводили они практически без света, и о чтении Евангелия перед сном или об игре в кости даже речь не шла.
Отношения с детьми Кратероса складывались по-разному. Младший, Феофан, прямо-таки влюбился в Ирину и старался не отпускать ни на миг, обнимал, целовал и стремился к ней вскарабкаться на колени. (Мальчику не хватало женской ласки, ведь супруга трактирщика умерла два года тому назад). Средняя, Агафья, слывшая в семье дурочкой, говорившая с трудом, шепеляво, медленно, расценила появление гувернантки-наставницы как обычное, рядовое дело; ну, ещё одна рабыня — что с того? Дескать, мне от этого ни жарко, ни холодно, а её рассказы о дальних странах даже любопытны; но вообще-то не слишком, потому что на свете самое приятное — вкусная еда и цветные сны. Старшей, Анастасо, новая покупка отца с ходу не понравилась. Девочка была своевольная, наглая, капризная. Знала, что безумно красива, и вела себя часто вызывающе, вроде бы она — приз любому, с кем ей захотелось общаться. Битые часы проводила у зеркальца — полированной бронзы, — изучая каждую свою ресничку, волосок бровей, складочку и жилку; то вытягивая, то складывая бантиком губы; строила самой себе глазки. Да, актёрский талант у неё имелся: декламировала стихи — темпераментно, живо, очень любила петь и неподражаемо танцевала. Кратерос иногда заставлял наследницу выступать перед наиболее знатными гостями; та вначале для вида ломалась, но потом говорила нехотя: «Ладно, так и быть...» — и, одевшись тщательно, ярко, броско, выходила к публике; трио музыкантов, каждый вечер игравших в кабаке, ей аккомпанировало; Анастасо пела, плясала, под аплодисменты кланялась, подставляла затем подол под летящие в её сторону ассы и денарии — медные и серебряные монетки; иногда набиралось много. Папа серебро отнимал, оставляя мелочь — на духи и ленты.
Первое время гувернантка не могла найти к ней подхода. Все старания бывшей государыни усадить девицу за стол — с книжками, пергаментом и чернильницей — натыкались на грубости и капризы: «Голова болит», «Не хочу сегодня», «Буду я ещё слушать разных варваров!», «Отцепись, не липни!» — «Как не стыдно, барышня, — говорила Ирина. — Папенька за меня платил деньги, чтобы вы научились чему-нибудь, а не просто измывались да гнали!» — «Вот и занимайся с Агафьей. Гашка — дурочка, ей любые науки впрок. А меня не трогай!»
Но однажды, находясь в хорошем расположении духа, Анастасо сказала:
— Расскажи о себе, Ирина. Из какой ты семьи, как попала в рабство?
Дочка Негулая спросила:
— Да зачем вам об этом знать? Врать мне что-то не хочется, в правду вы поверите вряд ли...