За столы уселись ближе к ночи. Святослав уважал пиры и по древней славянской традиции совещался с боярами и дружиной, лучшими людьми города, исключительно поднимая кубки с пенящимся вином и закусывая свининой или гусятиной. А в походах и на охоте трапезы выглядели скромнее, но такие «братчины» с чашей-«6ратиной», пущенной по кругу, тоже иногда длились до утра. Женщины в них не принимали участия (или же сидели за особым столом), но Ирине делали исключение — ведь аланка охотилась наравне с мужчинами, а теперь, в свете будущей восточной кампании, выступала главным военным «консультантом», знающим секреты хазар, и к её мнению прислушивались серьёзно. И в питье она мало чем уступала сильному полу.
Пир катился по обычным, хорошо известным канонам: здравицы в честь князя и его детей, матери-княгини, близких и дальних родичей; песни хором и, но просьбе собравшихся, исполняемые Добрыней; разговоры о грядущем походе. Тут и высказал Свенельд опасение, что к весне мы не будем как следует подготовлены — для большой войны надо ладей не менее двух-трёх сотен, а попутно взять в союз радимичей и черниговцев. Он-то помнит экспедицию русов на Каспийское море, видел Семендер и Итиль своими глазами, знает, что завоевать эти города очень-очень трудно, и такой подвиг по плечу лишь великому полководцу — ранга Македонского Александра. Святослав набычился, и глаза его по-тигриному вспыхнули жёлтыми огнями. Красный от вина, он спросил:
— Что ж, Свенельде, ты не веришь в мою удачу?
Воевода ответил жёстко:
— Верю, княже, только в нашем деле на одну удачу полагаться не стоит. Здравый и холодный расчёт — вот что главное. Опыт ведь приходит не сразу. Прежде чем воевать целую страну, надо испытать силы на какой-нибудь её волости. Отщипнуть бочок хлеба, а потом уже разевать рот на каравай.
Недовольно посопев несколько мгновений, Ольгин сын повернулся к Добрыне:
— Ну, а ты, Нискинич, что думаешь? Рано мне идти на хазар?
Витязь покачал головой:
— Как бы поздно не было! Ведь Менашка с Жидовского конца наблюдает за нами, вместе с данью шлёт своим отчётные грамотки. Мы придём, а хазарский Осип ждёт-пождёт с несказанной силищей. Опростоволоситься можно, в лужу сесть!
Князь насупился ещё больше:
— Ах, вы, сучьи дети, трусы окаянные! Рассуждать по-вашему — так Руси оставаться под Хазарией до скончания века! Не бывать тому. Голову сложу, но ярмо поганое сброшу с сынов Перуновых. Покорю и Каму, и Волгу, Дон с Кубанью, Тьмутаракань и Корсунь. А потом пойду на Дунай и в конце концов щит прибью к воротам Царьграда! И заткну за пояс Алексашку твоего Македонского, мать его ети! — Жадно выпил вино из кубка, вытер усы ладонью, посмотрел на всех более спокойно; улыбнулся Ирине; — Отвечай, царица аланская, по душе ли тебе вся моя затея?
Та склонилась почтительно и сказала по-русски с явственным акцентом:
— Вольному волья, а хозяин — боярин. Я не сметь думать про Дунай. И хотя проживала там в Царьград, до него дела не иметь. Я лететь мыслями в Алания. И хотеть сбросить то ярмо с шея и моя Родина. Мне Иосиф враг, он убить моих сыновей. И коль скоро тебе он враг, ты мне, значит, друг. И хоть завтра в бой!
Святослав расплылся:
— Слышали, гугнивые? И не стыдно вам заячьи иметь души и носить при этом порты, именуясь защитниками Отечества? Чужестранка подала вам пример настоящего мужества! Вот кого люблю! — Он опять обратился к Ирине: — Как считаешь, славная, одолеем силу хазарскую, удалим жидов от Святой Руси?
Разведённая супруга каган-бека посмотрела на него с хитрецой:
— Испытать себя в этом деле можно. Как сказать Свенельд, отчипнуть кусок, а потом решать.
— Ты про что гутаришь? Поясни толково, — посерьёзнел князь.
— Не ходить в грядущее лето сразу на Итиль. Сделать свою разгляду и проверить сноровку. Опустить с полками на Дон. Там стоять хазарская крепость Саркел. Осадить и взять. Коли сдюжить — на другое лето и Итиль воевать не грех!