— Спору нет, — отвечал Свенельд, — киевляне разгромили врага без особых трудностей, шустро, дерзко. Выполнили задуманное: отщипнули кусок от хазарского каравая. Но для полного счастья надо завладеть хлебом целиком. А для этого силищу скопить в десять раз поболе!
— Да и Белую Вежу не мешало бы удержать в руках, не отдать назад, — в тон ему заметил Добрыня.
Князь презрительно усмехнулся:
— Квочки вы мои! Раскудахтались, разбубнились — «это надо», «это не мешало бы»! Что загадывать о будущем лете? Доживём — посмотрим... Нетто я не знаю, сколько нужно строить новых ладей? Сколько мне понадобится новых полков? Пластунов и конницы? Всё уже подсчитано, а богатствами пополняю мою казну... И про Белую Вежу помню. Оставляю тебя, Нискинич, воеводой в крепости. А с тобой — тысячу людей. Продержись до нового моего выступления. Как пойду воевать Итиль, выезжай на помощь, ты мне станешь нужен в бою. Но теперь — хватит о делах! Праздник ноне. Пей, дружина, гуляй, мы по чести заслужили отдых от трудов ратных!
— Слава князю! — рявкнули бойцы. — Слава нашей Святой Руси! — и с подъёмом сдвинули пенные душистые чарки.
— Ну, а ты, Иринушка, вдруг пошто взгрустнула? — обратился к ней Ольгин сын. — Нежли не рада бранному моему подвигу?
— О, конечно, рад, — покивала та, отгоняя мрачные мысли. — Ты большой храбрец и твои гриди очень удальцы! А печаль моя по себе сама. Видела на сече двух красивых вьюнош. Одного убить, а второй бежать. Вот сидеть и думать: не сгуби Иосиф младший сын Элия, быть бы он такой. Горе мне, горе, Святославле!
— Полно, душенька, слёзы проливать по давно минувшему, — приободрил её киевский правитель. — Мёртвых не вернуть, а живым следует воздать по деяниям их — благостным и злым. Не уйти и супругу твоему вредоносному от твоей праведной десницы! Веруй крепко! За тебя, царица аланская, за твою удачу! — поднял кубок русич.
— Благодарствую, княже, — поклонилась Ирина. — Господи помиловать! «Мне отмщение, и аз воздам!» Верно ли сказать?
— Верно, верно!
А по счастью спасшийся Элия двигался тем временем вниз по Дону. Измождённый, оборванный, на четвёртый день после битвы он вошёл в Семикаракор и поведал местному тудуну (нечто вроде градоначальника) страшную историю о разгроме крепости. Все уверились, что славяне не замешкаются в Саркеле и пойдут войной дальше; началось смятение, жители побросали свои дома и пустились кто куда — часть на юго-восток, в сторону Алании, часть — на юго-запад, погрузившись в лодки и поплыв по Дону в сторону Самкерца. Вместе с последними оказался и Элия.
Город на берегу Керченского пролива изменился за эти двенадцать лет незначительно: был такой же величественный за белыми каменными стенами, грозный и примерно в два с половиной раза больше Саркела. А вот лодок рыбацких поубавилось: после военных действий в Тавриде местные жители опасались ответных баталий со стороны Византии и селились подальше от форпоста, ближе к могущественным абхазам, южнее.
Постарел и Песах — поседел, полысел, усох. Чёрная повязка на пустой глазнице перечёркивала его морщинистое лицо. Но второй глаз поблескивал с неизменной живостью. И тархалл им вглядывался в прибывшего юношу — пристально, с недоверием, но потом сказал:
— Да, похож на мать. Губы, нос, улыбка — её. А глаза отца. Вести были, что она живёт в Киеве и не знает А оря. Нет, не знаешь?
— Разве ж матушка не скончалась? — изумился сын.
— Вроде нет, вроде Бог её миловал. Да спроси у брата — и одновременно моего зятя — он тебе подтвердит! — засмеялся одноглазый вояка.
Элия увидел Эммануила — молодого мужчину двадцати трёх лет, стройного, высокого, с тонкими чертами лица. Братья обнялись и поцеловались, наградили друг друга радостными хлопками по спине и бокам. Восклицали обескураженно:
— Ух, какой ты здоровый! Мускулы у тебя под одеждой ходят ходуном!
— Да и ты, я смотрю, не из хлипкого десятка! Помогаешь тархану?
— Разумеется. И женился на его дочери. Мне Юдифь подарила трёх детей.
— Надо же! Неплохо. Ну, а я пока не женат.
— Пустяки, оженим.
— Только не теперь. Слышал, что устроили русские в Саркеле?
И беглец поведал страшные детали о разгроме крепости. Песах и Эммануил напряжённо молчали. Элия начал горячиться:
— Надо снаряжать людей и идти на Дон. Выкинуть этих дикарей с подлинно хазарской земли. Отомстить за невинно загубленных, бедных жителей, совершенно ни в чём не замешанных!
У главы Самкерца здоровый глаз потускнел и погас: