Святослав кивнул:
— Значит, по рукам. Шахрастан в твоём распоряжении, делай с ним что хочешь.
Печенег впервые торжествующе улыбнулся:
— Очень хорошо. Я не сомневаюсь в победе. С нами Бог — Аллах акбар!
— А со мной Перун. Слава Перуну!
На изгибе Волги, где она вплотную приближается к Дону (и сейчас прорыт Волго-Донской канал), киевлян поджидала конница Добрыни. Шурин князя возложил оборону крепости Саркел (Белой Вежи) на пятьсот преданных дружинников и пятьсот надёжных наёмников во главе со своим товарищем-тысяцким, ну а сам поскакал навстречу каравану ладей с ярко-красным трезубцем на ветрилах. Увидав приятелей, затрубили в рог. И такой же рог отозвался им с реки, с головною судна. По команде паруса были убраны, корабли стали тормозить и незамедлительно бросили якоря. С флагмана затем опустили чёлн и в него спрыгнул Святослав — в белой полотняной рубахе, вышитой у ворота, светлых портах, красном поясе и красных полусапожках. Встав на одно колено, начал подгребать веслом то справа, то слева и довольно быстро оказался у берега. Там дружинники, пробежав по воде и схватившись за нос лодки, вытянули её на песок. Ольгин сын распростёр объятия своему любимцу:
— Ну, здорово, Нискинич, как живёшь-можешь, нетто потолстел?
Тот смеялся, обнимая правителя:
— Как не зажиреть, сидючи без дела? У меня на Дону всё пока спокойно, нападений не было. Как уговорились, княже, прискакал на помощь. В жарких схватках с хазарами я небось скину лишний вес.
— Это мы тебе обещаем.
И уже на ладье, коротая время за чаркой доброго вина, обсуждали новости. Святослав рассказывал о своих победах, а Добрыня всё выспрашивал у него о сестре Малуше и племяннике Владимире, не хворают ли в Киеве и не терпят ли в чём нужды?
— Уезжал — были в полном здравии, — без особой радости отвечал его зять (на семейные темы говорить ему было скучновато). — И катались, как сыр в масле. Брось о них тревожиться, возвратимся — увидишь сам. Надо потолковать о грядущей битве. Сил вполне достаточно, да ещё гузы с печенегами слово дали прийти. Но распределить ратников по-умному — главная задача. Мы с Ириной Аланской думали-рядили и условились так...
Выслушав его диспозицию, воевода выразил сомнение:
— Хорошо ли, княже, распылять наши силы? Печенеги — на Шахрастан, корабли со Свенельдом — на остров кагана, а пехота с конницей на осаду правобережья? Может, лучше — в один кулак? Засветить хазарину Осипу промеж глаз, чтобы искры из них посыпались? А затем добивать разрозненные его отряды поодиночке?
— Мы прикидывали по-всякому. И решили, что ударить с разных сторон будет выгодней. Запереть, ровно в мышеловке. Чтоб никто не врывался.
Брат Малуши неопределённо пожал плечами:
— Если только выйти без разнобоя, слаженно, проворно... Как сама-то Ирина — не спасует, не подведёт? Всё ж таки родной её муж, хоть и бывший. Бабы — они такие...
Святослав рассмеялся:
— Бабы — да. Но Ирина не баба, а мужик в панёве. Я таких ещё не встречал, ей-бо. У неё на Осипа крупный зуб, ты ведь знаешь. Горло перегрызть может, всё кричит: «Я ему устрою Судный день!» Матушка моя в гневе уж на что бывает страшна, а и то по сравнению с этой — просто агнец Божий.
Наклонившись, Добрыня негромко полюбопытствовал:
— А в постельке её не пробовал?
Князь поморщился:
— Фу, ты что! Не было печали! В матери мне годится: нетто помоложе себе не выберу?.. Тут Свенельд как-то попытался — и едва унёс ноги, старый потаскун. Выставила в шею. Мы зело все над ним смеялись...
Да, действительно: инцидент со Свенельдом приключился у отставленной хазарской царицы сразу после сдачи Булгара. Празднуя победу, воевода-варяг выпил больше нормы, сильно захмелел и давай ломиться в шатёр к Ирине. Двух её служанок отбросил, а охраннику-гридю врезал по зубам. На возню у входа вышла сама аланка. Увидав её, родственник княгини бросился на женщину, затолкал обратно в палатку, повалил на подушки, начал целовать и совать руки под одежду. Так они барахтались минут десять, но потом бесстрашная дама, изогнувшись, выставила колено и, схватив насильника за расшитый пояс, что есть мочи двинула на себя; в результате согнутый сустав аккурат пришёлся на его причинное место. Взвыв от боли, незадачливый воин завертелся волчком, скорчился и упал боком на ковёр. Сразу протрезвев, начал проклинать: «Дура! Сучка! Ты мне всё отбила! Сделала яичницу... Я теперь не мужчина...» А Ирина ему ответила хладнокровно: «Я не есть виновен. Ты идти ко мне первый. Опозорить и опорочить. Значит, я терпел? Этого не быть никогда!» Изувеченный скандинав, кое-как придя в чувство, выбрался из её шатра. Весть о неудавшемся нападении облетела флотилию русичей. Над Свенельдом подтрунивали (за глаза большей частью), а аланку зауважали ещё сильней. Больше никто ни разу не отважился её домогаться, хоть бы и на словах.