— Этой ночью его величество скрылся из Итиля.
У Ирины вырвался возглас неудовольствия, и она спросила Натана уже от себя:
— Где его искать?
— Я не ведаю... Говорили, будто бы отправился в Семендер…
Разведённая государыня повернулась к князю и перевела. Тот насупился:
— Нехорошая новость. — Намотал ус на палец, но добавил непринуждённее: — Ну да не беда. От моей конницы не скроется. Лучше допроси этого, кто из знати во дворце затворился.
На вопрос аланки Коген пояснил:
— Сын его величества Эммануил и его семейство; вдовствующая царица Мириам и царица Ханна — матушка моя. Вместе с ними сёстры и рабби Ицхак, мой дед.
— Сколько в их охране?
— Человек шестьсот, я думаю.
— Сила невеликая. Завтра Сарашен будет наш.
Бывшая жена каган-бека мягко попросила Ольгиного сына по-русски:
— О, великий княже, я прошу, чтобы ты велеть, чтоб Эммануэль и его супруга и детки не убить никто и не надо мучить. Для меня, как подарок мне. Прикажи не трогать, светлейший.
Святослав находился в добром настроении и ответил весело:
— Так и быть, помилую. Ты своей верной службой Киеву заслужила сию награду. А сейчас реши судьбу нашего полонянина: посадить на кол или бросить в яму? Как объявишь — так оно и выйдет.
Посмотрев в сторону Нагана, вспомнив Элию и вздохнув, женщина махнула рукой:
— Нет, оставить жить. Жизнь в неволя хуже, чем любая из казнь.
Князь захохотал:
— Добрая ты наша! Рассудила здраво. Слышали, мои юнаки? — обратился он к молодым воинам, захватившим Когена. — Не стращать, не бить, взаперти держать. Может пригодиться... — А когда того увели, поднял высоко серебряную братину: — За победу, братие! Как падёт замок Осипа, закачу пир горой — разрешу пить, гулять и безобразить трое дён. А потом отправимся по следам жидовского батьки. Как борзые собаки на него накинемся, в клочья разорвём. Чтоб не быть Хазарскому царству больше! Слава Киеву! Слава земле Русской!
— Слава! Слава! — повторили все и по очереди отпили из братины, пущенной по кругу.
Взяли Сарашен быстро — только-только перевалило за полдень 27 июля, как Добрыня с Ириной и своими верными гридями шёл уже по его коридорам в поисках итильской верхушки. В тронном зале встретили Ицхака и Ханну. Бросившись к сопернице, разведённая государыня нож приставила к её горлу и произнесла по-хазарски:
— Вот и свиделись... Что, не узнаёшь, подлая?
У второй жены каган-бека в страхе стучали зубы:
— Н-нет... н-не имею ч-чести...
Левой рукой Ирина не спеша стянула с головы шлем; длинные её волосы водопадом пролились на кольчужные плечи.
— Господи, помилуй! — вздрогнула иудейка. — Ирма, Ирма!.. — и сползла на пол, стала обнимать её ноги. — Умоляю, не убивай. Сжалься, отпусти. Мы с отцом разыщем Натана — если он погиб, похороним, если чудом жив, то возьмём с собой и с моими дочками уедем в Константинополь. Больше ты о нас никогда ничего не услышишь и не узнаешь... Пощади, будь великодушной!..
— Где Эммануил? — сухо проговорила аланка.
— Видела его в час атаки... побежал на женскую половину, в детскую — чтобы быть с Юдифью и малыми ребятами...
— Ну, гляди, если соврала. — И сказала Добрыне по-русски: — Пусть связать — и она, и он. Важный очень птиц. Убивать не сразу. Мы теперь идти отыскать мой сын. Он отправиться в гинекей — там, где есть жена...
Распорядившись насчёт захваченных, воевода поспешил по пятам Ирины. Слышал её шаги, видел спину, промелькнувшую вдалеке коридора... А когда настиг, то застыл в дверях небольшой залы и едва не вскрикнул от открывшейся кошмарной картины. На полу, заляпанном кровью, на коленях стояла Ирина, низко наклонив голову. Перед ней находился труп Эммануила: судя по всему, сын покончил с собой, бросившись на меч. Рядом лежали безжизненные тела его близких — трёх детей и жены — с рассечёнными шеями. Видимо, несчастный царевич, убоявшись русского плена, издевательств и рабства, предпочёл умертвить себя и своё семейство.
— Чур меня, чур! — прошептал Добрыня. — Кабы предупредить, что ему от князя ничего не грозило... Эх, судьба-судьбинушка!.. — Наклонился к аланке, обнял её за плечи. — Ну, крепись, милая, крепись... Я тебе всей душой сочувствую...
Женщина подняла на него глаза, переполненные слезами:
— О, Добрынюшка... Как же это так?.. Почему?.. За что?.. Я считать, что детей убили и хотеть отомстить... а они ещё жить... а теперь убить... Горе, горе!.. — И завыла по-волчьи — дико, безысходно.
Он старался её успокоить:
— Ну, не надо, пожалуйста, я прошу тебя... Значит, такова воля Неба...
— Но за что, за что?..
— Кто же знает! Им, богам, виднее.
— Больно, страшно. — И она рыдала, горько, безутешно, опустив голову на грудь воеводе.
— Ну, пойдём, пойдём, поднимайся, — молодой человек попытался увести бывшую царицу с этого ужасного места. — Мы здесь всё помоем и приберём. А с телами поступим, как скажешь: или похороним, или сожжём...
Медленно они направились к выходу. Вдруг за их спинами прозвучал громкий всхлип. Оба вздрогнули. Обернулись в недоумении: распростёртая на полу Юдифь чуть пошевелилась; рана на её шее хлюпала и пузырилась.
— Господи, да она ещё жить! — крикнула Ирина. — Помогать, Добрынюшка, помогать!
Ратник позвал на помощь. Набежавшие гриди с осторожностью взяли раненую и перенесли в соседнюю залу на широкий диван.
— Я за ней ходить, врачевать, — говорила аланка лихорадочно. — Он её любить, и она для меня как дочь...
— Второпях ударил, жилу не перерезал, — констатировал воевода. — От бальзама да заговора быстро встанет на ноги. Выживет небось... — И прибавил тихо: — А краса неземная, однако, никогда подобной не видывал! Да, губа твоего сыночка, верно, была не дура... Я беру хазарку под свою опеку. Под моим крылом до неё никто пальцем не дотронется!
Так закончилась битва за Итиль. Город был в руинах, разорённый, разграбленный и почти наполовину сожжённый. Кое-где оставались лежать неубранные тела местных жителей, лошадей и собак — ненасытное воронье копошилось в них. На вторые сутки разливанного пира в станс победителей неожиданно обнаружилось, что сбежал из-под стражи Натан. Разъярённый князь повелел за это казнить как беспечных охранников, так и близких Когена — Хапну, дочерей и Ицхака. Их повесили под уступами башен Сарашена... Гарь и трупный запах, карканье ворон и разбитые кирпичи — вот и всё, что осталось от великой столицы.
1 августа 964 года ратники Святослава, погрузившись в свои ладьи, двинулись на Каспий — покорять южные провинции Хазарского каганата. Хан Кирей поскакал кочевать по степи на запад. Гузы же разделились: кто-то примкнул к печенегам, кто-то к русичам...
На ладье у Добрыни находилась Ирина. Обоюдные их старания по уходу за раненой Юдифью увенчались успехом: вскоре к ней вернулось сознание; впрочем, она ещё с трудом понимала, где и с кем находится; о трагедии с мужем и детьми ей не говорили...
Поутру Ирина выходила на палубу. Тёплый ветер ударял ей в лицо, недовольные пеликаны криками встречали незваных гостей, потревоживших вековой покой волжской дельты. Острова, тянувшиеся справа и слева, зеленели сочными травами и кустами. Бывшая хазарская государыня мысленно заглядывала в себя и не обнаруживала внутри прежней ненависти к Иосифу; встретят ли они его или нет, расквитаются лично или кто-то другой убьёт каган-бека, не имело больше значения; иудейское царство обезглавлено и разрушено — вот что главное; месть её состоялась; остальное — мелочи. Думы женщины были уже о другом — о родной Алании, о любимой Сарре... Смогут ли вернуться в Магас, смогут ли обе свидеться? Снизойдёт ли великий Боже к этим её молитвам? Защитит ли Дева Мария? Стоя на палубе, дама осеняла себя крестным знамением и шептала нервно: «Отче наш, иже еси а небеси... Да приидет царствие Твоё!..»