Правда, с точки зрения W. Kymlicka, заслуживают особого отношения вплоть до государственности для охраны своей самостоятельности только те меньшинства, чье включение в состав крупных государств не было результатом их свободного выбора, а не иммигранты, которые переселяются в другую страну добровольно и даже не расовые группы, подвергавшиеся в прошлом угнетению (61), но новые либералы почему то стали распространять особое отношение на всех новых европейцев.
Наличие подобной философии у пришедших к власти политических партий, послужило обоснованием для создания программ “гражданской интеграции”, включающих для вновь приехавших иммигрантов бесплатную систему образования, высокие пособия по безработице, отменяемые при выходе на работу даже с низкой заработной платой, пособия для неработающих матерей одиночек.
Казалось бы, что люди, приезжающие из разных стран третьего мира и получающие то, что ни при каких условиях не могли получить у себя дома, должны быть благодарны принявшему их европейскому обществу, но они “продолжают исповедовать свои собственные ценности: обычно не говорят на европейских языках, совершают гигантское количество преступлений,… делают джихад против неверных, ненавидят общество, которое их кормит и считают, что оно им должно” (62). Больше того “в Европе растёт вот уже третье поколение людей, которые не привыкли работать, а умеют только стоять в очереди за социальными пособиями. Они ненавидят всех, кто своим трудом добился больше, чем они. Они грабят, потому что чувствуют свою безнаказанность: государство слишком часто внушало им, что именно они являются его опорой. Они привыкли к иждивенчеству. Больше они ничего не умеют и не хотят” (16).
В чём же тут дело? Владимир Малахов, пожалуй, одним из первых объяснил поведение иммигрантов развитием процессов маргинализации, возложив вину за это на европейское общество, которое, с его точки зрения, подвергло новых граждан социальному исключению (18). И это было бы правильно, если бы европейские государства целенаправленно понижали социальный статус формирующихся этнических групп, выталкивая их на общественное дно (63), а представители этих групп были бы инвалидами, безработными, неимущими, бездомными, чья бедность вынуждала бы их придерживаться стиля жизни, который отличался бы от сложившегося в данном обществе (64). Правда, безработных среди новых европейцев оказалось действительно много, но не из-за того, что они не могли найти себе работу, а лишь потому, что выдаваемые им пособия по безработице превышали заработную плату за ту работу, на которую у них хватало исходной квалификации.
Ошибка В. Малахова заключается в том, что он расценивает процесс маргинализации этнических групп, как чисто социальный феномен. Подобным образом рассматриваются проблемы маргинальности в Западной Европе и другими отечественными авторами. Так в работе “На изломах социальной структуры” к маргинальной относится та часть населения, которая “не участвует в производственном процессе, не выполняет общественных функций, не обладает социальным статусом и существует на те средства, которые либо добываются в обход общепринятых установлений, либо предоставляются из общественных фондов - во имя политической стабильности - имущими классами” (65). То есть, с точки зрения этих авторов, этнические вопросы вообще не играют ни какой роли в маргинализации иммигрантов.
Хотя даже изначально понятие “маргинальная личность” было предложено Робертом Эзра Парком в 1928 году “для обозначения культурного статуса и самосознания иммигрантов, оказавшихся в ситуации необходимости адаптации к новому для них урбанистическому образу жизни (66). Поскольку в то время этот феномен трактовался, как чисто социологический (67), то идеи Парка были подхвачены, развиты и переработаны другим американским социологом - Эвереттом Стоунквистом, который тоже считал этот феномен социальным, но доказал, что маргинальное положение социального субъекта может возникать не только при столкновении культуры иммигрантов, но и при любом культурном конфликте (68).