— Великий Ницше с нордической твердостью указал нам путь совершенства и очищения от всяческой скверны. — Гитлер решил добить свою последнюю фразу. — Наша восточная миссия указана нам свыше. Гот мит унс, господа! — И, уже обращаясь персонально к Гиммлеру, сказал: — Ты прав, Генрих! Блонди, — теребя за загривок овчарку, лицемерно воркующим голосом промолвил фюрер, — уже подошло время есть порцию овсянки. Морить голодом животных нельзя, иначе можно попасть под огонь и стрелы старушек из общества по защите животных и быть подвергнутым остракизму.
— Господин президент и рейхсканцлер! — так же в тон Гитлеру воскликнул, вскакивая с места, Шелленберг. Обращенные к нему слова Гиммлера он расценил как косвенное распоряжение. — Я заранее приношу глубокие извинения потому, что вынужден занять у вас еще пару минут, но, мне кажется, наш резидент Иоганн Ренке достоин награды. Эти его важные сведения, а также другие выполненные им задания, в том числе и лично наши, — все это дает ему некоторое право на какую-нибудь моральную компенсацию.
— Это не тот ли Ренке, который по нашей просьбе инспирировал личное пожелание генерала Тодзио в части поставки им ракет ФАУ-1 или их чертежей, дабы им справиться в воздухе с американскими «летающими крепостями»?
— Тот самый, мой фюрер, он именно, — вместо бригадефюрера поспешно ответил Гиммлер, — Вы, конечно, знаете, что в силу служебной скромности я совершенно не люблю расхваливать сотрудников из СС, однако за этого малого могу поручиться!
— Я полагаю, Рыцарский крест ему будет к лицу, Генрих?
— В самый раз, мой фюрер!
— Тогда подготовьте документы о награждении и, когда начнете визировать, не забудьте включить в этот список и присутствующего здесь нашего юного друга. За неординарные заслуги перед рейхом надо и его чем-то отметить. — Гитлер дал понять Гиммлеру, что облагодетельствовать наградой, но значительно ниже рангом, следует также и Шелленберга. — Хотя в древности, — продолжил Гитлер, игриво посматривая на бригадефюрера, — за некоторые плохие вести гонцам обычно рубили головы.
Заметив перемену в лице Шелленберга, Гитлер поспешил его успокоить:
— Не пугайтесь, мой юный друг! Мы живем в цивилизованном мире, и вам пока, я повторяю пока, это ни в коей мере не угрожает.
Хорошо зная о психической неуравновешенности фюрера, о частой и иногда беспричинной смене его настроения, Шелленберг, конечно, ужаснулся услышанной им только что зловещей шутке. В какое-то мгновение он даже почувствовал, как противные мелкие мурашки побежали по его телу. Кому не известно было, чем иногда заканчивались подобные изречения, высказанные в кабинете этого маньяка? Но тут, подав руку для прощания, Гитлер вполне дружелюбно промолвил:
— До свидания, мой друг, до свидания!
Другой рукой он в это время держал за ошейник овчарку. Но, когда Шелленберг сделал было попытку приблизиться к Гитлеру, Блонди, ощерив клыки и вздыбив шерсть, злобно на него зарычала.
И все же, протянув обе руки вперед, не обращая внимания на эти вдруг возникшие сложности, Шелленберг подобострастно и осторожно потряс кисть фюрера.
— Генрих, останься, я угощу тебя кофе, — сказал Гитлер.
— Слушаюсь, мой фюрер!
Щелкнув каблуками, Шелленберг быстро удалился. Уже сидя в машине и устав от чрезмерного напряжения, полученного накануне у Гитлера, он сразу же расстегнул на все пуговицы генеральский реглан и расслабился, развалясь на сиденье. Через минуту легкий ветерок от быстрого движения освежающе повеял ему в лицо, по Шелленбергу все еще было душно, и он освободил туго стягивающий шею воротник мундира, открыл боковое стекло. Вскоре мягкий морозец, обычный в конце февраля, привел его в полное равновесие моральных и физических сил, ибо Шелленберг, будучи неплохим спортсменом, умел себя привести в надлежащую форму при любых обстоятельствах.
— Домой! — необычно громко сказал он шоферу, когда заметил, что тот направляет машину по дороге на службу.
После долгих и невеселых размышлений он понял, что теперь, после недостоверного доклада рейхсфюреру и Гитлеру о донесении Ренке, у него, Шелленберга, дела обстоят скверно: в случае выяснения подлинных причин его намерений ему грозили крупнейшие неприятности. Поэтому, не откладывая задуманного в долгий ящик, он, сидя перед пылающим камином у себя дома, принялся сочинять обратную шифровку. Этот незамысловатый с его стороны ход напрашивался сам собой. Ибо ставкой могла быть не только судьба друга молодости Иоганна Ренке — теперешнего самоотставника-резидента, но также его, Шелленберга, собственная голова.