Да конфуз ли? Скорее беда. Получается, что Алексий позволил княжьей ярости показаться, вроде не он, а Митя виноват. Виноват, конечно, спору нет, мог бы и подумать, прежде чем грозить. В несдержанности всегда корила, только он все понимает, а все рано горячится. Нрав таков, не переделать.
Но сделанного не вернуть. Жаль, не спросила, где сидит-то опальный князь, хоть не в холодную отправили? Конечно, на Руси и не такое бывало, резали и травили друг дружку и более близкие родственники. Но это их грех, а сейчас приходилось думать о собственном. Евдокия уже не разделяла себя и мужа, его беду считала своей, его грех своим грехом.
А еще княгиня думала о митрополите. Она, как и все вокруг, хорошо видела, что митрополит радеет не обо всей Руси, а прежде всего о Москве. Для самой Москвы это хорошо, а для других? Обвиняя тверского епископа Федора в попустительстве более сильному князю, Алексий делал то же, но еще заметней! Хорошо ли это для Дмитрия? Найдутся те, кто скажет, что князь потому и силен, что сидит за митрополичьей спиной. Хотя, что найдутся, уже говорят! Но за митрополитом московское боярство, а они сила… И Алексию даже дядя Василь Васильич Вельяминов, московский тысяцкий, супротив слова не скажет.
К утру она была полна решимости помочь мужу во что бы то ни стало. Сама пойдет к митрополиту, уговорит выпустить тверского князя.
Но помочь сразу не удалось, митрополит куда-то уехал, словно боялся чьего-то гнева. Шли день за днем, тверичи сидели под замками в разных местах, а Дмитрий не мог придумать, как быть. Евдокия уже предложила самой сходить к Михаилу Александровичу и просить прощенья. Князь фыркнул, точно рассерженный кот:
– Станешь еще ты за меня расхлебывать!
– Стану! – заверила жена, но сделать это ей не позволили.
И вдруг в какой-то день к ней бочком подошел дьяк Паньша, зашептал, точно по секрету:
– На Москве трое ордынцев знатных объявились. Коли про князя Михаила Лександрыча прознают, осерчать могут!
Знал кому говорить, Дмитрий от митрополита подальше держится, точно чувствует, что тот втянул его во что-то нехорошее. Кому, как не жене, сказать? Ночная кукушка дневную всегда перекукует, а всем известно, что молодой князь к своей княгине прислушивается.
Вечером Евдокия действительно попыталась передать новость мужу. Дмитрий кивнул:
– Про то ведаю. Послы эти от темника ордынского Мамая, что под собой все держит и ханов меняет чаще, чем порты грязные. Тютекаш, Карача и Ояндар, вот имена-то, и не выговоришь сразу! Сегодня отдыхают, а завтра беседу вести будут. Что я им скажу?
– Митя, коли строго спросят, так и выпустить придется.– Вот позора-то будет!Не спали и ордынцы. Послам уже донесли о самоуправстве московского князя, и теперь они ломали голову, как быть. Мамай отправил на переговоры с Москвой, но главное – посмотреть, насколько она стала сильна. Только подплыв к новому Кремлю, послы уже поняли, что очень. То, что они увидели на берегу у слияния двух рек, сразу показало, что эту крепость с налета не возьмешь. А если Москва сильна, да еще и Тверь под себя подомнет, да с Литвой договорится, то в эту сторону и глянуть будет нельзя, не то что дань требовать!
Чтобы замирить послов, для них сразу забили лошадь, сварили, как полагалось (нашелся свой татарин-умелец), всячески угождали, но вопросов это не снимало. И решили послы к утру, что вражда между Москвой и Тверью много выгодней, чем Тверь, стоящая под Москвой. А для этого надо было выпустить беспокойного тверского князя. Судьба самого Михаила Александровича им была безразлична, напротив, они с удовольствием посмотрели бы, как один русский режет горло другому. Такое в Орде бывало, и тоже между тверским и московским князьями, только наоборот – тверской Александр чуть не зубами загрыз московского Юрия, после чего погиб и сам.
Забава, конечно, хороша, но Мамай строго спросит, почему не посеяли вражду между князьями, если была на то причина? Карача уже выведал, что в Твери другого сильного князя нет, значит, надо выпустить этого.
Так и пришлось сделать: ордынцы объявили, что споры между князьями волен решать не московский митрополит или князь, а только хан! Михаила Александровича заставили пообещать не выступать против Москвы, сделать уступки Еремею и отпустили. Ордынцы усмехались глупости русских: ну кто же станет держаться обещаний, данных под стражей?!
Князь Михаил Александрович не собирался этого делать! Если митрополит не сдержал своего слова, то ему, сидевшему в неведении о своей судьбе, тем паче можно. Добравшись до дома, он первым делом выгнал вон из удела многострадального Еремея и разогнал московских наместников из тех городов в Тверском княжестве, где их посадили за время его пленения.
И зря это сделал, потому что ордынцы уехали, увозя большие подарки, а сам Михаил Александрович теперь был для всех остальных нарушителем крестоцелования и его следовало покарать. Это означало, что никто из удельных князей на помощь Твери не придет, если Москва решит с ней расправиться. Надежда могла быть только на Ольгерда и свои собственные силы.
Дмитрий долго ждать не стал, он сразу припомнил все обиды, нанесенные предыдущим набегом Ольгерда, в котором кроме Твери участвовали и несколько мелких уделов. Поверив в свою силу, Москва решила наказать для начала тех, кто помогал Ольгерду с Михаилом. И уже летом 1369 года московские полки вышли на Смоленск, а затем на Брянск, чьи рати поживились на московских землях.
Когда русские рати потрепали Смоленские и Брянские земли, Михаил Тверской понял, что очередь за ним. И тогда в Москве снова появился необычный гость. Митрополит с изумлением лицезрел перед собой тверского епископа Федора. С чем приехал? А мира просить и дружбы с Москвой.
Но Алексий и Дмитрий хорошо понимали, что цена такой дружбы не больше заполошного вороньего крика, обиженному Михаилу Александровичу просто нужно время, чтобы силу скопить. Опешившему епископу так и было сказано. Алексий корил того, что не правду держит, а сторону сильнейшего. Федор едва сдержал невеселую усмешку: точно сам Алексий не то самое делает!
Но выговором епископу Москва не ограничилась, Дмитрий послал ответ, что мира с Тверью у него нет!
Посол вернулся скоро с сообщением, что тверской князь снова бежал в Литву к своему зятю. События двухлетней давности повторялись. Дмитрий с боярами поняли, что Ольгерд в беде своего родственника не оставит, а значит, снова литовские рати пойдут на московские земли.Во все стороны помчались гонцы, собирая людей на рать, предупреждая о подходе Ольгерда. Князь не ошибся, так и случилось. На сей раз литовское войско было много большим, чем раньше, но Москва оказалась готова к наступлению. Взять налетом Волоколамск не удалось, Москва тоже привычно заперлась.На сей раз писец, наклонив голову к плечу и от старания высунув язык, испачканный в чернилах, заносил в летопись события второй литовщины. Этому Семка был и сам свидетель. Второй раз Ольгердовы войска подошли к Москве и встали осадой. Но город заперся, уже привычно разорив собственный посад.
В самой Москве осталось не так много войска, только князь Дмитрий с семьей и митрополитом. Владимир Андреевич с полками стоял у Перемышля, позади остался не взятый Волоколамск, а со стороны Рязани шел со своим войском Олег Рязанский. Получались клещи, что грозило полным позором. Простояв без толку восемь дней, Ольгерд вдруг придумал выход. К воротам Москвы отправились послы с… предложением вечного мира. А еще гордый Ольгерд предлагал свою дочь в жены Владимиру Андреевичу!
И тут настал час Дмитрия. Князь ответил с насмешкой, что на вечный мир не согласен, но так уж и быть, потерпит полгода до Петрова дня. И чтоб Михаил Александрович тоже тому перемирию подчинился.Старый Ольгерд скрипел зубами от такого своеволия московского мальчишки! Сознавать, что его ловко взяли в клещи двое молодых князей, было тяжело, но поделать ничего не мог. Так и ушли литовцы едва не на цыпочках, косясь на Москву и остальные войска. Победа была полной!Михаил Александрович рвал и метал, он едва не заболел с досады. Всесильный князь Ольгерд, которого боялись все вокруг, сплоховал перед московскими молодыми князьями! И с Владимиром Андреевичем родниться собрался! На него больше не было никакой надежды. Придет Петров день, и что тогда станет делать Димитрий Московский? Ясно, как день – пойдет брать Тверь, и тот же самодовольный Ольгерд на помощь не придет, побоится.