Звонок в дверь заставил Силина вздрогнуть, словно забарабанили по его нервам, он услышал, как Оля побежала открывать. Раздался голос, сдержанный, негромкий: «Где наш больной?» И вот врач вошла в спальню с тихой, печальной улыбкой усталых глаз. Во всем облике — смирение и покорность. Перед ним была она и как будто не она, и все же похожая на ту Татьяну Васильевну, образ которой так страстно творило его воображение. Осунувшееся невеселое лицо, хрупкая фигура, обтянутая черным платьем, на фоне которого четко выделялись струящиеся пряди золотистых волос, и только ее темные незабываемые глаза, в которые хочется смотреть и любоваться, были все те же, хотя в них проскальзывало тревожное выражение и усталость. Она изменилась, но не утратила прежней притягательной силы. «Как она изменилась за эти два месяца», — с грустинкой подумал Силин, устремив на Таню оценивающий взгляд.
— Рад вас видеть, Татьяна Васильевна, — первым заговорил Силин.
— Я тоже. Ну, рассказывайте, что с вами стряслось?
— Ничего особенного, думаю, обыкновенная ангина и Оля напрасно вас побеспокоила.
— Вот даже как! А говорите, рады видеть. — Приветливая улыбка преобразила ее лицо. Силин устремил на нее добрые, доверчивые глаза и тоже улыбнулся, молвив:
— Я рад вас видеть не как доктора, а просто как человека.
Он украдкой взглянул на дочь, и Оля, делая озабоченный вид, торопливо сказала:
— Извините, Татьяна Васильевна, я должна сейчас с Амуром уйти. Папа, для чая или кофе в кухне все приготовлено. А это вам, наверно, потребуется. — И положила на тумбочку чайную ложечку.
«Решила создать обстановку интима», — подумал Силин о дочери. Таня тем временем предложила больному поставить термометр, а сама взяла его руку, прощупала пульс. «Какие большие и сильные у него руки, — думала Таня, украдкой посматривая на Силина. — А глаза добрые, доверчивые». Температура оказалась почти нормальной. Таня осмотрела горло и заключила:
— Да, у вас обыкновенная ангина. Раньше навещала она вас, ангина?
— Нет, впервые вот пришлось…
— Я на всякий случай взяла несколько таблеток. Индийский препарат и довольно эффективный.
Она достала розовенькие круглые таблетки, пояснила:
— Их надо сосать, как леденцы.
Силин поблагодарил, подумав: «А ведь это, наверно, бешеных денег стоит, как все сейчас лекарства. Надо рассчитаться, но как?» И решил:
— Мы ведь с вами «бюджетники», но моя зарплата очевидно, повыше вашей. Поэтому я могу принять от вас эти леденцы при одном условии: назовите их цену и…
— Никаких условий, — быстро и категорично перебила Таня. — Эти таблетки достались мне от моего бывшего мужа, считайте, что они ничего не стоят. Мой вам сувенир.
— Бывший — это тот, который в день нашей первой встречи уезжал в загранкомандировку? — ровным голосом поинтересовался Силин, понимая деликатность вопроса.
— Он самый, — грустная улыбка скользнула на ее губах. — Тогда он еще не был «бывшим», — прибавила она.
— Вот оно в чем дело. Я смотрю на вас и не узнаю: вы очень изменились за эти два месяца. У вас появились какие-то трагические черты. — Он боялся показаться навязчивым и все же спросил: — Он что, не вернулся из-за бугра? Извините, если я сую нос не в свое дело.
— Не надо извиняться. Он возвратился, и мы решили, как это официально говорят, расторгнуть наш брак. По моей инициативе. Теперь он собрался покинуть Россию навсегда. Но это не имеет отношения к моим трагическим чертам. Трагедия в другом, в более серьезном. Я бы сказала, страшная трагедия.
Еще по пути к дому Силина Таня мысленно рассуждала: рассказать симпатичному судье о своей трагедии или не стоит. И решила: в зависимости от обстановки. Вообще-то по своему характеру она не склонна выставлять на показ свои переживания. Но боль и страдания, заполнявшие ее до краев, требовали выхода наружу. Она постоянно чувствовала себя измученной, ощущала непреодолимое желание кому-то излить душу. Но, конечно, не каждому встречному. В Силине она нашла что-то притягательное, способное к участию и состраданию. Решила, что это связано с его профессией: наверно, не один десяток человеческих судеб и трагедий пришлось ему выслушать и пережить. «Именно пережить. Такие способны к переживанию», — думала Таня, глядя в добрые, доверчивые глаза Силина. И она поведала ему о гибели сына и уже не могла утаить о причине разрыва с Евгением. Выложила всю свою боль.
— Я знаю, что и вы почти год тому назад потеряли своего мальчика, мне Оля говорила, поэтому вы меня поймете, поймете мое состояние, мои, как вы подметили, «трагические черты».
— Я вас понимаю, милейшая Татьяна Васильевна. Всей душой соболезную, сочувствую. Мы мало знакомы, хотя мне иногда кажется, я давно и хорошо знаю вас. Поверьте, это так. Вы цельная натура. А цельную натуру страдания не смогут сломать. Вы выстоите. Вы уже выстояли. Когда я потерял своего мальчика, мне показалось, что я и сам погиб вместе с ним там, у телецентра. Нужно время. Время — великий исцелитель души, ее настроя, ее переживаний. Я находил умиротворение в музыке. Мой любимый Бетховен говорил, что музыка должна высекать огонь в душе человеческой.
— Согласна и не понимаю, почему Максим Горький, которого я так же люблю, как и Бетховена, позволил себе сказать, что музыка притупляет ум?
— Горький забавлялся сочинением афоризмов. И эта глупость сорвалась у него ради оригинальности, красного словца. А возможно, он имел в виду так называемую поп-музыку, разные железные роки. — Легкая лукавинка сверкнула в глазах Силина. — От нее действительно можно не только отупеть, но и сойти с ума. Давайте, Татьяна Васильевна, продолжим наш разговор за чаем. Или вы пьете кофе?