Помню, что на мне было прелестное розовое платье. И я оказалась вполне способна наслаждаться танцами, лестью, взглядами и нескромными касаниями наиболее дерзких ребят.
Астон предпочел покинуть вечеринку. Он внезапно исчез, потом так же неожиданно появился с отсутствующим, призрачным взглядом.
Когда вечер закончился, он пришел ко мне в комнату. Его лицо было мокрым от слез.
— Я знаю, скоро это изменится навсегда. Я знаю все. Ты меняешься, Анна. У нас было последнее лето. Я не думаю, что люблю этот мир превыше всего.
Он пришел ко мне, и так, целомудренно, мы лежали рядом.
Но юные мальчики в таком раннем возрасте не могут долго выдерживать прикосновений женского тела. Неожиданно произошла эрекция. Через секунду, не успели мы приласкать друг друга, его семя было на моем животе. Он был подавлен. Слезы хлынули мне на грудь. А я чувствовала себя так, словно получила некое странное благословение. Семя и слезы. С тех пор они всегда были для меня символами ночи.
На следующий день мы держались поодаль. Нам казалось, так будет лучше. Тем временем у меня было назначено свидание. Один из вчерашних мальчиков пригласил меня на обед с танцами.
Тщеславие и растущая уверенность в себе заставили меня одеться со всею тщательностью. Я выбрала белое платье с глубоким вырезом. Открывая мне дверь, Астон слабо усмехнулся с презрением и гневом.
Вернувшись, я задержалась в машине этого мальчика поблизости от дома. Вдруг он меня быстро поцеловал. Затем последовала довольно неуклюжая попытка потрогать мою грудь. Я не была этим слишком огорчена. Скорее почувствовала некоторое удовольствие.
Повернувшись, чтобы выйти, я увидела Астона. Он пристально глядел на нас вниз из окна. Я никогда не забуду выражения его лица, и до сих пор, после всех прожитых лет, я не нахожу слов, чтобы описать его. Возможно, это было то выражение человеческих эмоций, которое доступно только художнику.
Астон проследовал за мной в спальню.
— В следующий раз он пойдет дальше. Пока однажды ночью не трахнет тебя. Это выражение идеально подходит к тому, что с тобой случится.
— О, дорогой Астон, пожалуйста, прошу тебя, не надо. — Я заплакала. Эти слова казались такими чудовищными, «трахнет тебя». Произнося их, Астон казался почти безобразным.
Он покинул комнату. Я заперла ее на ключ. Я не понимала, зачем. Но сделала это вполне обдуманно. Через некоторое, очень короткое время я услышала шорох пальцев о дверь. Он зашептал что-то, но слова заглушали рыдания:
— Анна, Анна, я виноват. Виноват, Анна. Ты закрылась от меня. Я не могу этого вынести. О, так будет хуже. Я знаю. Это произойдет. Должно произойти. Я обречен. Для меня нет надежды.
Я так и не открыла дверь. Лежала, пытаясь успокоиться, обдумать то, что случилось. Наконец почувствовала, что засыпаю.
Меня разбудили чудовищные звуки. Это не был крик. Словно безнадежный вопль отчаяния был задушен и вновь вырвался на волю. Это был крик животного ужаса. Я выскочила из постели и побежала к двери. Моя спальня находилась как раз напротив спальни Астона, и, как сквозь сон, я увидела отца, пытавшегося оттащить мать от его ванной комнаты. С каким невероятным трудом давался моему отцу, держащему свою ношу, каждый дюйм к входной двери.
— Анна, не входи туда! Не двигайся дальше.
Но я рванулась мимо него к ванной. Астон лежал в воде. Его вены и шея были разрезаны, и окровавленная вода забрызгала мои ноги. Он выглядел какой-то куклой, бледным существом, погибшим не мгновение назад, а словно никогда не жившим. Я подтянула к краю ванны маленькую скамейку и села, баюкая его голову. Тем временем отец вернулся с врачом.
Застыв, он глядел на нас, и его губы шептали:
— Нет. Невозможно, чтобы это было правдой. Никак невозможно. Возможно.
Врач оторвал мои руки от головы Астона.
— А теперь, Анна, пойдем со мной. Идем вниз, будь умницей. Побудь со своей мамой. Моя жена скоро придет к ней, и капитан Дарси, и ассистент твоего отца. Я дам тебе успокоительное, и тебе станет лучше.
Скоро стало казаться, что целая армия людей, бесшумных, уверенных, спокойных, собирает вещи, мелькая в ночном доме. Казалось, они владели какой-то техникой, позволявшей не поддаваться ужасу. Это было самоотречение, дисциплина и молчание.
Внезапно мы с мамой почувствовали присутствие моего друга. Он стоял у входа, потрясенный и напуганный. Девочка, сквозь чье белое платье он лишь несколько часов назад непривычными руками касался сокровищ, ее груди, теперь дрожала перед ним в старом дождевике, накинутом поверх ее окровавленной ночной рубашки. Вскоре снова тихая армия приняла нас в свои объятия и отправила внутрь.