24
— Отчим Анны в городе. Он приехал на три дня на какую-то писательскую конференцию. Мартин подал мне мысль пригласить его к нам пообедать. Должна сказать, я соблазнилась этой идеей. Мы договорились на вторник. Я справлялась в твоем офисе. Они сказали, что все будет в порядке.
— Прекрасно.
— Ты когда-нибудь читал его книги?
— Да, кажется, две.
— О, мой начитанный муж.
— Очень жестко! Я жил тогда за городом, где у меня были две книги одного из наиболее известных американских писателей. Мне его рекомендовали как интеллектуала.
— Ну и о чем он пишет? Он очень популярен.
— Его книги об одиночестве. О среднем классе, об урбанистическом отчуждении. Америка двадцатого столетия, оторвавшаяся от своих корней, со всеми старыми ценностями исчезает под двойным бременем величия и страха.
— Господи! Это звучит не слишком возбуждающе.
— Надо отдать ему справедливость, это верный диагноз. Он блестящий писатель. А его женские характеры! Обычно очень хороши. Даже феминисткам нравится.
— Как давно он женат на матери Анны? — спросила Ингрид.
— Об этом я ничего не знаю.
— А какого он возраста?
— Ему, должно быть, за шестьдесят. Около шестидесяти пяти, я думаю.
— Хорошо, это поможет мне иначе взглянуть на Анну. Я хочу подготовиться ко вторнику и собираюсь прочесть одну из его книг. Ты не помнишь, они у тебя есть?
— Вполне возможно. Пойду проверю. — Я нашел их сразу. — Они здесь, — позвал я Ингрид, последовавшую за мной в кабинет. — «Счастливчик» и «Необратимое время».
— Какая проще? Хотя нет… короче?
— «Счастливчик».
— Вряд ли я успею закончить ко вторнику, но составлю хоть какое-то мнение, да?
— Конечно, Ингрид. У него очень специфичный стиль, проходящий сквозь все его произведения. А теперь я должен идти. Ты выглядишь прелестно в этом бежевом платье. Très chic[8].
— Merci, chéri — au revoir[9].
Теперь, когда реальный «я сам» жил, ходил, дышал, только как творение Анны, о счастливое творение, бывали дни, когда я мог наслаждаться ролью мужа сильней, чем прежде. Я не испытывал чувства вины. С Ингрид все будет хорошо. Тем утром во мне возникла странная иллюзия, что она все знала и все понимала. Когда я уходил, она улыбалась так счастливо, что у меня закружилась голова от облегчения и радости.
25
Вилбур Хантер почтил нас своим присутствием. В.Х. вполне осознавал всю значимость этого факта. Я видел, как он бесцеремонно разглядывал Ингрид со сложной смесью важности и явного интереса.
Сделав глоток виски, он сказал:
— Знаете, я не виделся с Анной довольно долгое время. Меня никогда раньше не приглашали на встречу с ее друзьями. Так что это совершенно особый случай.
— Как давно вы не были в Лондоне?
— Ну, пять, шесть лет.
— Город сильно изменился?
— Я не позволяю ему меняться. Он застыл в моем сердце, как место, где я впервые встретил мать Анны. Это было двенадцать лет назад. Я категорически отказываюсь замечать какие-либо перемены, и в Лондоне, и в ней.
— Как галантно, — заметила Ингрид.
— Вопреки моему имиджу в сердце я романтик. А вы?
Его вопрос был обращен ко мне. Было что-то странное в его взгляде.
— О, да, — опередила меня Ингрид — Это тонкий момент, но я думаю, совершенный романтик.
— Вот Анна не романтична. Не так ли, Анна?
— Конечно, нет.
— Как тебе этот ответ, Мартин? Или, может, ты не согласен?
— Вы утверждали, Вилбур, что романтик ни в какую не хочет видеть перемен в любимом человеке или в городе, память о котором он влюбленно хранит. Стало быть, буквальное значение слова «романтик» — «не правдивый». Могли бы вы с этим согласиться?
— В этом смысле Анна, — сказал Вилбур, — очень правдивая девушка.
— Это так, — подтвердил Мартин. — Она абсолютно лишена лжи. Я нахожу это необычайно трогательным и гораздо более привлекательным, чем романтичность.
— В самом деле? — вступила Ингрид, чувствуя, что беседа принимает острую форму, в которой она не была сильна.
— Это, разумеется, только клише, — продолжил Вилбур, — но я нахожу, что правда слишком многолика. Что-то одно может показаться приемлемым, тогда как на деле никто не знает всей правды целиком. Разве не так?
— Звучит несколько цинично. — Мне захотелось расставить все точки над i. — Романтизм, подобно идеализму, способен быть последним прибежищем циника.
Мартин рассмеялся. Вилбур обернулся к нему.