Когда платье упало с нее, я увидел полоску темного шелка, скрывавшуюся в ложбине между ее ногами, цветную дорожку, волнами поднимавшуюся и оплетавшую груди. Она показала мне темный кровоподтек и прошептала:
— Я наношу себе добровольную рану, вот здесь, на бедре. Видишь, я тоже могу доказать мою силу и преданность.
Я мягко увлек ее на пол. Оставив на софе мою элегантную маску, я стал собой.
Я открывал ей свои мечты и грезы на том языке, который был понятен ей одной. Полная сил богиня, она шептала «да», «да», принимая с наслаждением долгие часы своего тюремного заключения. В своем всемогуществе она повелевала порабощенным хозяином. Я нашел в ее сумке вышитую ленту и обвивал вокруг ее головы до тех пор, пока она не перестала видеть. Но я захотел тишины. Нашел мягкие хлопчатые платки, и мы погрузились в мир абсолютной тишины.
Пульс в ее животе, казалось, отбивал ритм медленней, чем в руках и шее, когда она лежала на полу. Мой рот хищно преследовал, раздавливал ее рот, мой язык пытался поймать ее язык, трепетавший подобно крыльям бабочки. Напрасно.
Первым моим желанием было уничтожить тот темно-голубой синяк на ее бедре. Бессильный, я только усилил его густоту и распространил это безобразное пятно по ее коже, теперь оно поднималось в самую глубину волос, под шелковую ленту.
Дверь подалась, и в открывшемся проеме я увидел Мартина. Обезумевшими пальцами я содрал тишину с наших ушей. Анна закричала:
— Что случилось? Что случилось? — Я стащил ленту, стягивающую ей глаза, и в то же мгновение мы оба услышали его шепот:
— Невозможно. Невозможно. Возможно.
Его силуэт на фоне яркого пятна двери, казалось, покачивался вперед-назад в этом узком пространстве.
Я поднялся, чтобы помочь ему. Он обхватил голову руками, как будто отражая чудовищную боль. Затем, подобный растерянному ребенку, стал отступать назад, механически, шаг за шагом, пытаясь скрыться от неотвратимого зла, онемев, вглядывался в лицо тому, что разрушило его. Он беззвучно опрокинулся через перила навстречу своей смерти внизу, на мраморном полу.
Вся мощь моего тела была совершенно беспомощной в своей силе, когда я подхватил его на руки и тщетно пытался удержать его неловко закинутую голову. Где, где та нежность, что могла бы убаюкать его? Грудь надрывается от щемящей нежности к мертвым телам наших детей, когда мы удерживаем их в объятиях в неизбывной истинности нашего горя. Твердость моего плеча не давала его лицу упасть. Мои мускулистые руки чудовищно напряглись, словно пытаясь собрать и вернуть форму его разрушенному телу.
Пустая прихожая превратилась в мраморную яму, куда голоса встревоженных людей бросали вопросы, полные надежды.
— Я позвоню доктору?
— Могу я помочь?
— Я позвонил в полицию.
— Я принесу шерстяное одеяло? Для тебя? Для него? — Это было все, на что я был способен.
— Он умер? О, он умер?
Анна медленно подошла к нам. Одетая и причесанная, ужасающе спокойная, она сказала:
— Кончено. Все кончено. — Слегка прикоснувшись к моему плечу и без жалости взглянув на Мартина, она скользнула к двери и пропала в темноте. Все, кто был рядом, испытывали жалость. Они образовали тихий круг вокруг нас, возле голого человека со своим юным, таким красивым и мертвым сыном. Какая-то женщина набросила на меня красный плащ. Он обвил мое тело одновременно со звуком хлопнувшей за Анной дверью. Возник некоторый шум, и полисмен, не говоря ни слова, раздвинул группу людей. Опустившись около меня, он произнес:
— Боюсь, он мертв.
— Да. Только что умер.
Мы глядели друг на друга.
— Это… это?..
— Да.
— И кто этот молодой человек?
— Мой сын Мартин.
Доктор вместе с фельдшером остались рядом со мной. Другой полисмен тихо попросил окружавших людей вернуться в прихожую. Я слышал их перешептывание, похожее на приглушенную печальную песнь подземелья. Было невероятно трудно заставить тело Мартина передвигаться при помощи моих рук. Но мне осторожно и мягко помогали доктор со своими подручными. Потом я остался с полицейским, и мы с трудом взбирались по ступенькам к квартире. Дверь была открыта. Кроме моей сброшенной одежды, не было ни следа пребывания в этой комнате людей.
— Можно я оденусь?
Полицейский оглядел мое обнаженное тело, сжатое тесным красным плащом, и кивнул.
— Мы должны взять у вас заявление… позже, сэр. Мы бы хотели сделать это в полицейском участке.
— Да-да, конечно. Мне нужно поговорить с моей женой. Это жизненно важно.
— Я понимаю, сэр. — Он огляделся — Кажется, здесь нет телефона.