— Я никогда их не читаю.
— Тогда, ладно, все в порядке.
— Эндрю, я стараюсь держаться, это верно. Нужно сделать все возможное для Ингрид и Салли.
— Я сожалею. Виноват. Невозможно было не обидеться на твой контроль. Что с Анной?
— Она в Париже.
— В шоке?
— Я думаю, да.
— Свадебный аспект… они так раздуют его.
— Да, уверен, так оно и будет.
— Ты, наверное, хочешь, чтобы я просил людей из соседних квартир — попытался уговорить их молчать?
— Вовсе нет. Те, что хотят говорить, непременно будут делать это. Смерть призывает их давать показания, так что это бессмысленно.
— Эта сенсация не продержится больше трех месяцев, ну, может, чуть дольше.
— Причина смерти не вызывает сомнений. Мартин умер от перелома шеи после падения. Думаю, мы сможем устроить через несколько дней частные похороны. Эндрю, жизнь не подготовила меня к такому разговору. Так невероятно для меня все то, что у тебя не вызывает сомнений. Я изо всех сил пытаюсь остаться в мире упорядоченной информации и разумных действий, я пытаюсь, я должен спасти их. Потом я могу свободно сходить с ума. Вот как, этого объяснения достаточно? Если нет, то хотя бы не сейчас, Эндрю, не сейчас. Мне крайне необходим твой абсолютный профессионализм. Прошу тебя.
— Я сделаю это, не беспокойся.
— Спасибо. Благодарю тебя. А теперь я должен идти. Собираюсь отправить Ингрид и Салли в Хартли с Эдвардом. Он сказал, что постарается устроить похороны там, на местном кладбище.
— А ты?
— Эдвард говорит, что я могу пользоваться его лондонской квартирой. Там я буду доступен каждому, кому понадоблюсь.
— Как Ингрид?
— Что я могу сказать об этом?
— Ничего.
— Земля спасения, Эндрю. Я хочу, чтобы они достигли этой земли.
— А ты?
— Что я? Моя жизнь кончена. Но сейчас это неважно, Эндрю. Я благодарен. А теперь я оставлю тебя освоиться со всем этим.
— Да. Всего доброго.
— Счастливо, Эндрю.
Может показаться неожиданным, но ужас пожирает свою добычу медленно. Сквозь долгие часы дней и ночей он распространяет всепоглощающую черноту на все проявления жизни, безжалостно уничтожая их. Когда надежда истощается, подобно крови, источаемой смертельной раной, охватывает тяжкое бессилье. Жертва скользит в подземный мир, где она должна пробираться незнакомыми тропами, которые, как известно, окутаны вечной непроглядной темнотой. Ужас сковал меня. Ингрид и Салли страдают от невыносимой боли. Я же должен нести за них этот ужас. Тогда, быть может, у них есть шанс.
— Ингрид и Салли хотели бы до отъезда побывать в госпитале. — Эдвард прошел в кабинет.
— Я возьму их с собой, не волнуйся, Эдвард.
— Без тебя. Я боюсь, Ингрид хочет ехать без тебя.
— Я понимаю. Эдвард, это очень трудно. Меня беспокоит это.
— Через некоторое время, я думаю, не так ли?
— Все, что ты можешь сказать, уже не имеет никакого значения, Эдвард. Я на время задавил боль. И могу помочь Ингрид пройти через это тяжкое испытание.
— Если ты придешь, ей будет только хуже.
— Ты спрашивал ее об этом, Эдвард?
— Нет. Но я уверен.
Я вышел в гостиную.
— Ингрид, я хочу взять вас с Салли в госпитальный морг.
Она сидела прямо в своем кресле. Ее ноги, казалось, вросли в ковер. Спина тяжело опиралась о спинку кресла. Это было тело, лишенное силы, настолько расхлябанное, как будто легкая слабость мышц вела к полному разложению. Лицо, с которого уже сошли царапины, вновь обрело свою деликатность и бледность, но повороты головы были до странности неестественны.
Собирала разбитое тело, защищала, скрывала лицо. Первые шаги на пути к выживанию. Беда, поймавшая ее в стальные тиски, была настоящей, реальной бедой. Уничтоженное тело, возрожденное яростью и неспособное переключиться, причиняло страдание, медленно и болезненно ее истощавшее. Внутренние раны, причиненные смертью любимых, никогда до конца не зарастают, они способны открываться вновь. Боль медленно устает и засыпает, но умереть она не может. Временами она перерастает свою тюрьму, и обнаруживается связь между заключенным и его тюремщиком. Я знаю, что только сейчас, только теперь Ингрид родила мне Мартина. Прошлой ночью я заключил в себя его смерть и вырвал это рождение из ее рук. А должен был оберегать. Она была свободна от гнева, без вины виноватая. Ингрид боролась с болью. И даже если бы победила боль, она осталась бы жить. И жизнь не была бы подвигом.
— Я подумал, будет лучше, если я отвезу тебя, — проговорил Эдвард.
— Ты тоже можешь ехать с нами, папа. Но я хочу, когда увижу Мартина, быть с его отцом.