Сэцуко. В газетах пишут, что многие арестованы.
Кавасаки. Идет коренная перестройка. Мы были слишком беспечны, устраивали разные научные семинары. Друзья почти все в тюрьме…
Сэцуко. Неужели?
Кавасаки. Не знаю, может быть, даже хорошо, что ты тогда вместе со мной не ввязалась в это дело. Тебе, пожалуй, все это оказалось бы не под силу. Так что, наверно, ты правильно поступила. Единственное, чего я хочу, это чтобы ты всегда сочувствовала нашему движению.
Сэцуко (пристально смотрит на Кавасаки, вспоминает прошлое). Ты здоров? Похудел… Или, может быть, мне это кажется из-за того, что ты так одет?
Кавасаки. Здоровье в порядке… А как я выгляжу во всем этом?
Сэцуко. Отлично. Я и то не сразу тебя узнала… Сейчас, наверно, усилили слежку.
Кавасаки. Именно поэтому приходится тратить уйму денег на одежду и транспорт. Пользоваться электричкой, к примеру, рискованно. Но это бы еще ладно. Сейчас дозарезу нужна определенная сумма. Я еще в прошлом месяце начал собирать деньги, однако идет туго. В наше время мало кто раскошеливается. Пришлось прибегнуть к более решительным мерам. И тогда я отправил это письмо… С точки зрения буржуазной морали вымогать деньги под предлогом развода безнравственно. Да и мне, признаться, было не по себе, потому что это касается тебя. Но я написал это письмо прямо с благоговением, как молитву Тебе, наверное, странно… Я хочу, чтобы хоть ты поняла меня.
Сэцуко. Я понимаю.
Кавасаки. Когда-то ты сказала, что сама не можешь участвовать в движении, но будешь втайне оказывать посильную помощь. Я поверил тебе и продолжаю надеяться.
Сэцуко. Я говорила это искренне и помогла бы, если бы не такое тяжелое положение дома…
Кавасаки. Нельзя ли хоть сколько-нибудь достать у матери? Правда, обычным путем у нее ничего не получишь.
Сэцуко. Не в этом дело. Просто в настоящее время денег нет.
Кавасаки. А те деньги? Неужели от них ничего не осталось?
Сэцуко. Какие?
Кавасаки. Те, что припрятаны у тетушки.
Сэцуко. Все это выдумки Тоёдзи.
Кавасаки. Ничего подобного. Я в этом не сомневаюсь. Твоя мать не такой человек, чтобы остаться без гроша в кармане, пусть даже отец разорился.
Сэцуко. Вот все так думают, а в доме даже на еде экономим. Правда! Из имущества же только и осталось, что мое пианино. Но его я тоже продам перед отъездом, чтобы хватило на дорогу в Корею и на оплату жилья хотя бы в первое время. В прошлом году, в декабре, накануне самого рождества, судейские чиновники описали все: шкафы, столы, даже мой электропатефон, подарок старшего брата. Личные вещи, мои и мамины, потом вернули, все остальное перешло в так называемое управление по делам несостоятельных должников… Как дальше жить, не знаю. Правда, решился вопрос с моей работой, может быть, станет полегче… Как назло, Кадзуо, старшему брату, снизили жалованье, они с семьей сами еле сводят концы с концами, так что помогать нам не могут.
Кавасаки. Вот оно как? Нет, не может такого быть! По-моему, все это выдумки для отвода глаз. Однако твоя матушка весьма дальновидна, если даже тебя заставила во все это поверить… Мне бы хотелось с ней встретиться. Попробую сам с ней потолковать.
Сэцуко. О чем?
Кавасаки. Разумеется, просить ее пожертвовать деньги в пользу движения не стану: бесполезно, не даст, а если и даст, так потом жди неприятностей. Уж лучше пусть сочтет меня негодяем и захочет поскорее избавиться от такого мерзавца зятя. Я же заверю ее, что, получив определенную сумму, так сказать, отступные, возьму всю вину на себя и никогда больше не стану ее тревожить.
Сэцуко (невольно засмеявшись). Отступные?… С этим к ней уже приходили, да так и ушли ни с чем.
Кавасаки. Приходили? Кто?
Сэцуко. Старуха О-Иси. Та самая, которая, по слухам, жила на горячих источниках у отца…
Кавасаки. А, та бывшая гейша… Ладно, пусть я тоже уйду ни с чем, но поговорить с твоей матерью должен непременно. Она дома?
Сэцуко. Дома-то дома… (Немного подумав.) Ладно, пойду позову. Но на деньги ты не надейся. (Идет направо.)
Кавасаки. Погоди минутку. Скажи ей только, что я прошу прощения за то письмо и непременно хочу с ней увидеться…
Сэцуко, улыбнувшись ему, уходит.
Кавасаки расхаживает по комнате, выходит в сад с задумчивым видом, словно погруженный в воспоминания. Возвращается Сэцуко.
Ну, что? Она придет сюда? Или мне идти к ней?
Сэцуко. Сказала, что ей нездоровится и просила извинить…
Кавасаки. Нездоровится? (С угрожающим видом смотрит вправо.) Где она?
Сэцуко (вздрогнув). Что ты собираешься делать?
Кавасаки (передумав, садится). Она больше ничего не сказала?
Сэцуко. Нет, ничего.
Кавасаки. В общем, требовать встречи бессмысленно.
Сэцуко. Документ при тебе?
Кавасаки. Согласие на развод?… Велела небось без всяких разговоров оставить бумагу и уйти?
Сэцуко. Мама очень расстроена после встречи с этой О-Иси, она в подавленном состоянии.
Кавасаки. Бумаг у меня при себе нет. Я отдал их одному человеку. Через несколько дней он приедет сюда по делу. По правде говоря, мне не хотелось вести переговоры через него, и я, рискуя, приехал сам. Но теперь ничего не поделаешь. Хорошо, что хоть ты поняла меня. Ради этого одного уже стоило приезжать… Поедешь в Корею, береги себя. Писать не смогу, но если будем живы-здоровы, может, увидимся.
Сэцуко. Отсюда ты прямо в Токио?
Кавасаки. Да, как раз успею на семь тридцать. У меня еще полно дел. (Немного поколебавшись.) Извини, не дашь ли мне денег, если у тебя есть при себе? На билет, правда, мне хватит, но…
Сэцуко. Вот все, что есть. (Открывает кошелек, высыпает содержимое, потом снимает кольцо и вместе с деньгами отдает Кавасаки.)
Кавасаки. Спасибо. Прости. (Жмет руку.)
Сэцуко отворачивается.
Входит О-Маки. Кавасаки быстро уходит. Сэцуко провожает Кавасаки взглядом и в изнеможении опускается на стул. Обе некоторое время молчат. Сгустились сумерки. Сэцуко порывисто встает, подходит к матери, садится на корточки и прячет лицо у нее в коленях.
О-Маки (расслабленно). Так хочется куда-нибудь уехать.
Сэцу-тян. Далеко-далеко, где никто нас не знает… Тэру-тян, помнится, так говорила когда-то, и вот она ушла первая…
Сэцуко (вздрогнув). Мама!
О-Маки (усмехаясь). Покамест я еще не собираюсь идти вслед за ней. Нет, умирать еще не хочу! Больше того, хочется наконец пожить в свое удовольствие. Чем я хуже других! Отец, увы, в таком состоянии, что вряд ли долго протянет. Надо привести все дела в порядок, а потом мы уедем.
Сэцуко (едва слышно). Да…
О-Маки. Вдвоем с тобой, Сэцу-тян, понимаешь?
Сэцуко. Моего заработка нам вполне хватит.
О-Маки (смеется). Сэцу-тян будет меня кормить! Прекрасно… Он оставил бумаги?
Сэцуко. Нет. Он не захватил их с собой, сказал, что потом пришлет.
О-Маки. Ты дала ему денег?
Сэцуко. Нет… Ах, я хочу обо всем забыть и поскорее начать работать.
О-Маки (смеется). Итак… Госпожа учительница Сэцу-тян?
Сэцуко. Первое время я буду считаться как бы практиканткой с жалованьем в пятьдесят иен.
О-Маки. Да, Сэцу-тян стала самостоятельным человеком… Но мама не допустит, чтобы ты так тяжело трудилась!
Сэцуко. Но я смогу заработать деньги!
О-Маки. Пятьдесят иен? Огромная сумма!
Сэцуко. Сейчас и такие деньги нам пригодятся…
О-Маки. Об этом не беспокойся.
Сэцуко. Но что же будет? Поэтому я и собираюсь работать. С апреля будущего года начну получать уже восемьдесят иен в месяц. Жить буду в общежитии, на питание мне и тридцати иен хватит, а пятьдесят буду высылать тебе, мама.