Я постарался, видя настроение общества, все скомкать и ушел, решив больше с этими господами не разговаривать. У большинства членов союза почему-то существовало убеждение, что весь мир должен быть для них; что немцы, как только придут, немедленно восстановят старый режим; что все, что тогда переживалось, было лишь временно; поэтому думали, к чему какие-то уступки, когда можно все получить с лихвой. Это мнение существовало не только лишь у помещиков, но и у селян. (Когда немцы надвигались на Украину, то крестьяне до прибытия их уже местами все возвращали). Как бы там ни было, оказалось, что все же кое-кто из числа членов Союза Землевладельцев поверил моим доводам, так как впоследствии, когда партия начала работать, они записались у нас…
Как я уже говорил, я остановился в гостинице «Кане», вел на вид довольно беспечный образ жизни, тем не менее ко мне приходила масса народу. Появились крупные землевладельцы, Подгорский и граф Грохольский, особенно часто приходили они, стараясь от меня узнать, что я делаю. Я тогда настолько широко смотрел на дело, что предлагал им вступить в партию, но они отклонили это предложение, и в эту минуту я особенно ясно понял, что наши правобережные паны еще далеко себе не уяснили сущность моих планов.
Тогда же у меня был Михновский. Еще в самом начале революции, чуть ли не в марте месяце 1917-го года, Михновский выступал в Киеве как украинский деятель, участвовал в уличных демонстрациях, чуть ли не ездил в Петроград хлопотать о признании Украинской Республики Временным правительством. Потом вынырнули новые деятели, и он исчез. Как мне рассказывал впоследствии Михновский, Петлюра, побоявшись его влияния, убедил тогдашнего командующего Киевским военным округом убрать из Киева Михновского, служившего тогда по военно-судебному ведомству, в какую-нибудь армию, что и было сделано.
Тогда же ко мне, когда я был с корпусом еще в Меджибужье, вдруг явились два офицера от Богдановского полка, Павелко и Лукьянов, оба с высшим образованием, очень выдержанные молодые люди, они произвели на меня хорошее впечатление. У них была какая-то бумага, в которой высказывалось пожелание, чтобы я принял командование всеми украинскими частями. В то время я часто слышал такие пожелания и потому особого значения этому не придавал. Центральное Управление (Рады) относилось к этим молодым людям, как не социалистам, отрицательно, главным образом Петлюра. Мне этот их антисоциализм понравился. Оба оказались помощниками Михновского, которого боготворили и считали будущим украинским Бисмарком. Что Михновский человек неглупый, это верно, но почему он должен быть украинским Бисмарком, этого я не знаю.
В смысле же программы внутренней политики, партия, которую создал Михновский, была вполне приемлема. Партия их называлась Украинской Хлеборобско-Демократической. Она главным образом имела успех в Полтавской губернии, была немногочисленна, но сыграла, благодаря свой сплоченности, большую роль в деле свержения Рады. Она первая нанесла ей серьезный удар.
Между тем, немцы все более и более становились хозяевами Киева. В начале марта как-то нам объявили, что немцы реквизируют гостиницу «Капе». Тут я впервые говорил с немцами. Мне пришлось с Зеленевским отправиться в «Гранд Отель» и говорить с каким-то майором. Он любезно разрешил временно остаться на 10 дней, а затем гостиница должна перейти в их ведение.
Киев был так набит приезжими из деревень, где царствовала анархия, что найти какое-нибудь жилище было не так легко. Я поехал с Полтавцем к Киевскому коменданту, генералу Цысовичу. Пока я с ним разговаривал, Полтавец познакомился с только что прибывшим молодым офицером. Поговоривши о деле с Цысовичем, который отвел две отвратительные комнаты в «Петербургской гостинице», я вышел и спросил Полтавца, кто с ним разговаривал. Он мне ответил, что это был адъютант австрийского посла, который спросил его, кто я такой. Узнав мою фамилию, он сказал, что посол непременно хотел быть у меня и что он очень рад, что он может сообщить послу мой адрес, так как посол уже давно хочет у меня побывать.