Он спускался вниз по холму, пока не увидел отражение огней траттории и баров, дрожащих на гладкой поверхности воды.
Только иногда он украдкой бросал взгляды на медленно двигающиеся стрелки часов. Эти дураки с их женами и девицами, они узнают о Джанкарло Баттистини. Те, кто нетерпеливо пробегал мимо него к своим машинам, узнают о нем завтра. Завтра они будут знать его имя, они будут перекатывать его на языке и пробовать на вкус, и будут пытаться узнать как, что и почему.
Мостовые поблизости от озера были заполнены теми, кто бесцельно фланировал вместе с толпой. Они не смотрели на юношу. Они чувствовали что ни их жизни, ни бизнесу ничто не угрожало и не обращали на него внимания.
Киоск в ресторане, где помещался телефон, был пуст. Он снова взглянул на часы. Терпение, Джанкарло, еще несколько минут. Он вытащил жетоны из узла в платке, в который они были завязаны. Изнутри слышались шум и приобретенное за деньги ликование.
Оттуда, где он стоял, отделенный стеклянными стенами кабинки, ему были видны рты, лопающиеся от еды, руки, хватающие бутылки с вином, животы, раскачивающиеся над столами. Завтра они не будут кричать и хохотать. Завтра они будут говорить о Джанкарло Баттистини до тех пор, пока новость не поглотит их, не сожжет их — и это будет достигнуто одним звуком его имени. Его имени!
Отец ребенка пришел в свой фермерский дом с каменными стенами и оцинкованной крышей, когда свет померк и больше нельзя было работать в поле. Усталый человек, которого клонило ко сну, он хотел получить ужин, сесть на свой стул к телевизору отдаться отдыху.
Жена отчитывала его за позднее возвращение и, попилив некоторое время, поцеловала слегка, будто клюнула, в его огрубевшую, покрытую волосами щеку. Для нее он был хорошим человеком, работящим и несущим бремя ответственности, лояльным к своей семье, зависящим только от силы своих мускулов, благодаря которым он зарабатывал на жизнь на жестких склонах холма, где были его поля. Скоро должен быть готов его ужин, и она принесет его на подносе в гостиную, где стоит старый телевизор, представляющий им мир в черно-белых тонах, телевизор, гордо возвышающийся на грубом деревянном столе. Может быть, позже мальчик сможет посидеть с ним, потому что ее гнев прошел вместе со страхом за него. Но это будет возможно только, если он не заснет.
Он не ответил, когда она ему рассказывала о позднем возвращении ребенка и о наказании, просто пожал плечами и повернулся к раковине смыть дневную грязь. Она занималась домашними делами, и ему не хотелось вмешиваться в них. Услышав, что он уселся, она поспешила к плите, сняла с нее большую серую металлическую сковороду и слила с пасты дымящуюся жидкость, а сквозь открытую дверь в это время слышалась музыка, предваряющая передачу вечерних новостей по телевизору.
Она не пошла смотреть новости вместе с мужем. Целый день все радиоканалы были заполнены одним сообщением из города — это было похоже на помешательство. Городские люди, городские проблемы. Они не имели отношения к женщине, живущей на ферме, которая ежедневно драила каменные полы, у которой никогда не было полного кошелька, но зато был странный трудный ребенок, которого надо вырастить. Она положила пасту на тарелку, залила ее ярко-красным томатным соусом и посыпала тертым сыром, потом отнесла мужу и поставила на стол. Она почувствовала удовлетворение, увидев его счастливую и довольную улыбку. Он стряхнул с себя усталость, сел прямо, и его вилка быстро заработала, окунаясь в гору спагетти, каждый из которых, залитый томатным соусом и жиром, был длиною с угря.
На экране появились фотографии мужчины с тщательно причесанными волосами, в хорошо завязанном галстуке и с улыбкой, в которой просматривалась ответственность и намек на успех. Они сменились фотографиями юноши, лицо которого демонстрировало вызов и готовность к борьбе. У него был взгляд арестанта. Была там также фотография машины и карта Меццо Джиорно… Она не стала задерживать на этом свое внимание.
— Животные, — сказала она и вернулась к своей кухне и работе.
На скорости в сто сорок километров Виолетта Харрисон неслась по двухполосной дороге Раккордо.
Ее сумочка лежала на сиденье рядом, но она даже не позаботилась вытащить квадратный кружевной носовой платок, чтобы вытереть свои распухшие, полные слез глаза. В ее мыслях был только Джеффри, только человек, с которым она жила дерьмовой бесцветной жизнью и которого теперь в своем страхе она любила больше, чем кого бы то ни было прежде. Обязательства по отношению к Джеффри, скучному маленькому человечку, с которым она в течение двенадцати лет делила дом и постель, теперь были главным. К Джеффри, который полировал до блеска свои башмаки, приносил из офиса работу домой и который считал, что брак — это женщина, поджидающая его возвращения с дальних границ, стоящая у двери со стаканом джина. Джеффри, который не знал, что такое смех. Бедный маленький Джеффри. А она была в руках этих свиней, а перед тем прижималась к этому незнакомцу, на битком набитом пляже и смотрела на его тело, рельефно выделяющееся под купальным костюмом, и думала, что ее молитвы услышаны.