— Свет разгонит тьму…
— … ведь тьма не вечна, — закончил за него Амадиу девиз и приветствие Святых Мечей.
Моро сплел пальцы, рассматривая сидящего перед ним человека, хоть и видел его сотни, если не тысячи раз. Ярко-алый плащ до щиколоток с вышитым на спине гербом ордена — клинок с пламенем вместо лезвия на фоне восходящего солнца — застегнутый на серебряную брошь; под ним — белоснежная туника поверх камизы, грубые штаны да высокие сапоги. В руках он сжимал отороченную мехом шляпу, а из-под плаща выбивались двое ножен: на поясе — меч, а на груди — кинжал.
Матиас покривил бы душой, если бы сказал, что Амадиу — в отличие от его покойного брата Неля — вызывает у него симпатию. С покойным старшим отпрыском семьи Тома Моро много лет связывали пускай и не то чтобы дружеские — вряд ли бы он покривил душой, если бы сказал, что за столько лет обзавелся хоть кем-то, кого мог бы назвать другом — но довольно теплые отношения, однако Амадиу был прямой противоположностью своему брату. Упрямство великого магистра раздражало, вольномыслие вызывало множество неудобных вопросов, а неслыханная дерзость стала притчей во всех языках от севера до юга. Казалось, Амадиу рискнул бы поспорить даже с богами, явись они перед ним в своем сияющем обличии.
Но Матиас не мог не признать и достоинства Тома, во многом благодаря которым тот смог достигнуть самой высокой ступени в ордене и заслужить уважение даже среди злопыхателей: искренняя преданность божьему делу, ум, такой же острый, как лезвие его клинка и редкая на сегодняшний день честность. Амадиу не стал бы расшаркиваться перед человеком, которого считал недостойным своего общества, какой бы знатной и богатой фигурой тот не был; многие называли это грубостью, но как считал Моро, лучше уж подобная прямота, чем лукавые слова и лживые улыбки, коими он успел изрядно насытиться за время правления.
— Как вы доехали, великий магистр?
— С милостью богов, ваше величество. ваше величество — С милостью богов, ваше величество.
Матиас показалось, что по лицу Амадиу, разрезанному то тут, то там морщинами и шрамами, скользнула легкая усмешка. Моро моргнул — но лицо его гостя вновь стало непроницаемым, словно маска, отлитая из гипса. Матиас устало потер глаза — боги, он даже не мог припомнить, когда в последний раз их смыкал. — Матиас показалось, что по лицу Амадиу, разрезанному то тут, то там морщинами и шрамами, скользнула легкая усмешка. Моро моргнул — но лицо его гостя вновь стало непроницаемым, словно маска, отлитая из гипса. Матиас устало потер глаза — боги, он даже не мог припомнить, когда в последний раз их смыкал.
— На все их воля. Я надеюсь, орден процветает и здравствует?
— Посаженные зерна считают с урожаем, — Амадиу пожал плечами, будто Моро поинтересовался, что он предпочитает на ужин.
— Воистину. Вина?
— Не откажусь.
Матиас не стал вызывать слуг, решив выказать своему гостю уважение, и с трудом поднялся на ноги — боги, подагра делала невыносимым каждый шаг. Еле сдерживая гримасу боли, Моро подошел к шкафу, наполнил два хрустальных бокала и вернулся обратно, поставив один из них перед Амадиу.
— Я слышал, что у ордена в последнее время появляется все больше сторонников, по доброй воле помогающих братьям в их нелегкой миссии по искоренению зла.
— Сторонников? Ах, вы про шайки вооруженных головорезов, с гиканьем носящихся по всей стране, — Тома поморщился. — Наемники. Гонятся лишь за наживой, благодетелю там и не пахнет. Но пусть — пока не путаются у нас под ногами. Ржавый нож тоже может ударить в сердце.
— Вы говорите мудрые вещи, великий магистр.