Видимо Сириль понял, что мысли Матиаса витают где-то вдалеке от псов и охоты, так как теперь он перевел свое внимание на маршала Бруно Герена — высокого худощавого рыцаря с острыми усами, походившими на щетку, что сидел подле него. В отличие от Моро он с воодушевлением поддержал беседу, с хрустом ломая крыло птицы длинными кривыми пальцами и запивая мясо из огромного рога.
Слева от Матиаса сидела верховная жрица Беатрис — невысокая женщина в скромном платье и голубом платке, возрастом не младше Моро. Она тоже почти не притронулась к мясу, предпочитая тяжелой пище салат из овощей, мед и слабое вино. Пока Сириль и Бруно с воодушевлением обсуждали ловлю зверя на силки, Беатрис вела неспешную беседу о живописи с первым казначеем (а заодно и главой всей королевской канцелярии) Одилоном Дювалем.
Прямо напротив помоста располагалась большая деревянная галерея, что выстроили и расписали специально под праздник. Каждое изображение повествовало о каком-либо событии из жизни богов или святых: от вознесения Феба и Манессы на небеса, до смерти святой мученицы Амарэйнт, убитой во время Бароньей Смуты. Менестрели без устали играли весь вечер — одна мелодия плавно переливалась в другую; флейты, хорумы, лиры и арфы ласкали слух приятным унисоном, но даже музыка с трудом перебивала гомон и шум, стоявший до свода. «Птичий базар, — подумал Моро, наблюдая за гостями. — Сними с них шелк, наряди в лохмотья и посади среди свинопасов и прачек — кто обнаружит подмену?».
Матиас скользнул взглядом по послам из соседних государств, что сидели за самым ближним столом, предназначенным для наиболее важных персон. Делегаты уже достаточно давно гостили в королевском замке, наслаждаясь роскошными покоями, лучшими винами и постоянными празднествами, зачастую проводившимися исключительно в их честь. Матиас не терял надежды склонить их выступить союзом против Визрийской империи, но пока они так и не пришли хоть к какому-то соглашению помимо смутных обещаний и пространных разговоров. Но делали они это с таким надменными и даже слегка покровительственным видом, что Матиас еле сдерживал в себе желание брякнуть прямо им в лицо какое-нибудь крепкое выражение, хоть и старался даже в мыслях удерживаться от подобных высказываний — все же не пристало воспитанному человеку выражаться словно пахарь.
«Глупцы. Думают, будто сожрав Фриданию, визрийцы остановятся, а они тем временем ухватят свой кусок — но нет. Имперцы саранчой пронесутся по всему континенту, оставляя после себя лишь пепел». Признаться, в приготовлениях к празднику Матиас с трудом сдержался от искушения посадить заклятых «союзников» со слугами, а лишь потом извиниться за ошибку и вернуть их в общий зал — шутка, конечно, была бы грубоватой, но забавной; однако Реджис сумел отговорить его от этой затеи, но и верно. Не стоит опускаться до их уровня.
Рядом с послами сидела высокая женщина с хищным лицом и тугой золотой косой, спадающей на грудь. Герцогиня Арлет Гарсот, вдова погибшего на войне Неля Тома, с чьим братом Матиас не так давно имел «удовольствие» вести беседу. Как ни странно, Гарсот почтила двор своим присутствием — Матиас был уверен, что она отвергнет приглашение. До Моро доходили слухи — точнее, их приносил Реджис — что Арлет отчего-то винит его в смерти мужа; ну что за вздор? Нель выполнял свой долг, как и все те, кто встал против визрийцев, и уж если кого и следовало ненавидеть, так это иноземцев.
Госпожу Гарсот трудно было не заметить: одетая во все зеленое — от туники, нарочито небрежно подвязанного пояса и до ободка с поблескивающим на лбу изумрудом — она выглядела лилией среди раскинувшихся вокруг красных, желтых и лиловых цветов, тем более, что ростом не уступала даже самым высоким мужчинам. Поймав взгляд Моро, вдова приподняла бокал и преподнесла его к губам, а получив в ответ легкий кивок, вновь вернулась к беседе с делегатами.