Родриго сжал руки и воскликнул:
— Ты не понимаешь, Икска… Я не верю, не верю…
Сьенфуэгос силой развел руки Родриго.
— Выбирай… и вспомни.
— Воспоминания… Я Родриго Пола
— И еще, и еще…
— И место, где я был зачат
— И еще
— И такой доступный успех, который, однако, всегда выпадает на долю других и никогда на мою, разве не верно, Икска? Норма и Федерико, даже Бобо, Казо. Почему они, а не я?
— А те, кто не выбились в люди? Те, кому пришлось отдать Мексике больше, чем жизнь, — свою не-жизнь, свою бессловесность? Те, кто остались безымянными? Те, кому не пришлось ни от чего отказываться?
— Два берега
— Которым не сойтись
— Роскошный берег богатства и власти и суровый берег кабалы и бича
— Берег мертвых и берег живых
— Берег сладкого сна, непрерывной чреды солнечных, лучезарных сновидений и берег горькой яви — скудного маиса, съеженных тел, иссякшей воды
— А в центре город
— Распухшая голова, вместилище денег и званий, над рахитичными членами. Здесь живут те, кому есть от чего отказываться
— Но там, на другом берегу
— К нам протягивают руки те, кто так и не выбились в люди
— Мой отец
— Гервасио Пола. Неужели ты, Родриго, и Федерико Роблес, и Норма, и все остальные умрут, не узнав, кто они были?
— Не узнав, что они нас вскормили. Мой отец
— Память… Родриго… рождается и гибнет между двумя лунами, и взгляд беспокойно ищет
— Чем пригвоздить себя к кресту: гвоздь это всегда человек, мой отец
— А страна безымянна: где найти имя, которое было бы именем вождя
— Мой отец
— Вождя, который своею жизнью искупил бы все те разделявшие нас и ускользавшие от нас мгновения, когда мы не сумели возвыситься над ничтожной распрей, над чувством зависти, над трусостью
— Переряженной в рассудительность? Мой отец
— Ты помнишь его?
— Мой отец, мой отец, мой отец
Однажды ночью, в марте 1913-го, когда в воздухе пахло пылью и полоса лунного света, как шрам, прорезала долину, в тюрьму Белен прибыл губернатор Федерального округа Энрике Сепеда. Из автомобилей, вытирая нос рукавом, закуривая крошащиеся сигареты, начищая сапоги о ляжки, вылезло тридцать вооруженных людей. Лысый Ислас крикнул караулу: «Прибыл губернатор округа!», и Сепеда подошел вразвалку к старшему офицеру и изрыгнул:
— Я губернатор округа…
Габриэль Эрнандес спал в своей камере. Обсидиановую маску его лица с маслянистыми прорезями глаз разбил пинком черный сапог.
— Давай одевайся…
Эрнандес, низкорослый, монгольского типа человек, встал и краем глаза заметил конвойных, ждавших у двери камеры.
— Во двор! — приказал помощник начальника тюрьмы.
Лиловый сумрак, серые стены Белена. Стена смертников, изрешеченная пулями, в пороховых подпалинах. Сепеда, Ислас, Каса Эгиа угощали друг друга сигаретами, перемигивались, похохатывали, а генерал Габриэль Эрнандес, окруженный конвоем, двигался к месту расстрела.
— Если бы у меня было оружие, меня б не убили.
Жирная рука Сепеды ударила Эрнандеса по лицу.
Пять стрелков выпустили в него пули под раскатистый смех губернатора. С последним выстрелом хохот смолк. Сепеда шлепнул рукой по земле: «Вот здесь пусть разведут костер…» — и прислонился к стене.
Пока огонь пожирал труп Эрнандеса, распространяя запах горелого мяса и копоть, от которой чернело лицо Сепеды, Гервасио Пола и трое других пленных бежали из Белена, спрятавшись в повозке с мусором.
Когда они ехали из Белена на свалку, Пола подумал, что так, должно быть, чувствуют себя мертвые: им хочется крикнуть могильщикам, что на самом деле они живы, что они еще не умерли, только задыхаются от смрада, окоченелости и немоты, что это пройдет и не надо забивать гроб, не надо засыпать их землей. Четверо мужчин, погребенные под отбросами и скованные страхом, были сосредоточены на одном: дышать. Лежа ничком на дне повозки, они прижимали носы к щелям между досок, втягивая свежий запах земли. У одного из беглецов тяжелое дыхание прерывалось всхлипываниями; Пола хотел бы украсть у него этот даром растрачиваемый воздух. От миазмов гнилья и экскрементов уже саднило грудь, когда повозка остановилась. Гервасио Пола толкнул локтем ближайшего товарища, и беглецы с замиранием сердца стали ждать минуты, когда откроются дверцы, ночной ветер ворвется в их тесный склеп и мусорщики начнут лопатами раскидывать отбросы.