— Не знаю. Мы никогда не говорили об этом. Возможно, он уже был здесь до того, как я пришла. Конечно, она не знала его истории, но хорошо разбиралась в хрустале Шериданов. Действительно, где же она его нашла?
Видимо, Мэри также одолевали сомнения. Остаток вечера она молчала. По-видимому, она не могла смириться с тем, что Бланш унесла с собой какую-то важную тайну. Мы еще немного поговорили о делах, которые предстояло решить перед отъездом, и расстались. Я проводила ее до выхода из магазина и видела, как она села на отходящий автобус. Конечно, мне сразу вспомнился вчерашний незнакомец, уехавший с той же остановки. Возможно, я больше никогда не увижу его. Может, как уверяет Мэри, я и вправду сошла с ума?
Не успела я подняться наверх, как зазвонил телефон. Сняв трубку, я услышала знакомый голос:
— Это мисс д'Арси ?
— Да.
— Каллоденская чаша у меня. Я увожу ее в Ирландию.
— Она не ваша, чтобы ее увозить.
— Она принадлежит Шериданам.
— Она принадлежит моей матери.
— Ваша мать была из семьи Шеридан, мисс д'Арси.
Его слова подействовали на меня как удар. Подобно Мэри, мне трудно было принять то обстоятельство, что Бланш могла скрыть от меня нечто важное. Я всегда принимала на веру ее слова, что ни у нее самой, ни у отца в Ирландии не было никакого семейного достояния. Я также знала, что до брака с моим отцом она носила фамилию Финдлей. Поэтому ответила собеседнику:
— Вы ошибаетесь или лжете.
— Заверяю вас, я не ошибаюсь и не лгу. Но вам не обязательно брать мои слова на веру, вы можете все разузнать сами. Шериданы и по сей день живут там. Не могу сказать, чтобы они вас ждали, но все же вы нужны им. И мне кажется, что теперь и они вам нужны тоже.
И тут я услышала, к своему изумлению, что он положил трубку.
— Постойте! — воскликнула я, но услышала только гудки. Примерно через минуту телефон зазвонил снова. Я, конечно, знала, кто это, и сразу начала: — Подождите минутку. А как же...
— Забыл вам сказать, — перебил он, — что я не украл каллоденскую чашу. Я оставил вам чек в ящике стола. Конечно, сумма меньше, чем могли бы дать на аукционе, но это все деньги, которые есть на моем счете. Остальные я буду вам должен.
— Вы испытываете судьбу. Вы же могли попасть в тюрьму...
— Ну что поделаешь. То, что я вам позвонил, тоже ведь было риском с моей стороны. Я уезжаю с чашей в Ирландию. Я поклялся, что больше не вернусь туда. Но эта чаша и вы заставили меня изменить решение.
— Но почему же...
— До свидания, мисс д'Арси. Надеюсь, увидимся в Ирландии. — И он снова положил трубку.
На этот раз я не стала ждать звонка, а спустилась в магазин. В первом ящике стола на бумагах действительно лежал чек на полторы тысячи фунтов. Я долго пыталась разобрать подпись, сделанную небрежно, и, наконец, прочла: «Брендан Кэролл».
Я сварила себе кофе, полный кофейник, открыла новую пачку сигарет и уселась на диване у камина, положив перед собой шляпную коробку, которая служила нам семейным «сейфом» для документов. Не могу точно сказать, когда появилась у нас эта коробка фирмы «Лок и К°». Мне было девять, когда мой отец, журналист, погиб в автомобильной катастрофе в Корее. От Бланш я знала, что он не был человеком, любившим подобные модные фирмы. Наша квартира над магазином была обычно полна гостей (в основном это были его товарищи-журналисты). Отец носил немодные и не очень дорогие костюмы, и среди его друзей франтов не было. Это был добрый человек, умевший заразительно смеяться. Таким он мне запомнился с детства. Помню также, какой замкнутой и необщительной стала Бланш, когда он ушел из жизни. Эта коробка едва ли имела к нему отношение.
А заняться ею пришлось потому, что мне нужно было достать паспорт для поездки в Испанию, но главным образом потому, что я надеялась найти там какие-то свидетельства, подкрепляющие слова этого Кэролла обо мне и Бланш. С тех пор как не стало Бланш, я почти не касалась этой коробки, только положила туда свидетельство о смерти, ее завещание и страховой полис. Я как будто заново пережила шок и боль, испытанные в тот день, когда я пришла с работы и застала Бланш в кресле без чувств, а эта шляпная коробка стояла рядом. Болезнь ее развивалась быстро, медсестра приходила три раза в день делать уколы, а потом ее отвезли в клинику, и она после этого редко приходила в себя. Возможно, в тот день она и хотела сказать мне что-то про свои бумаги, но не смогла это сделать, и коробка была в спешке убрана в комод. Теперь я достала ее и неохотно открыла. Если где-то и могут быть какие-либо сведения о семье Бланш, то только здесь.
Деловые бумаги были перемешаны с личными. Разбирая их, я нашла пачку писем из Кореи от моего отца к Бланш. Мне больно было видеть эти письма теперь. Некоторые из них мне случалось просматривать, хотя я чувствовала, что вторгаюсь в чужую жизнь. Конечно, они любили друг друга, это было понятно и ребенку, но до этого я не знала, каксильно они любили друг друга. Письма я отложила в сторону. Потом мне попались фотографии отца, некоторые из которых Бланш мне показывала прежде. Я поразилась, как была похожа на него. На одной из карточек были запечатлены они оба. Бланш говорила, что она сделана сразу после свадьбы. Сейчас меня поразила мысль, что их семейная история начиналась с 1940-х годов. Не было бумаг, связанных с более ранним временем, ни детских фотографий, ни фотоснимков родителей, братьев, сестер. Бланш говорила, что от ирландского периода ничего не сохранилось, а у отца имелись какие-то двоюродные братья или сестры в Бостоне, с которыми он не встречался.
И тут я нашла большой конверт, на котором рукой Бланш было написано «Лоренс». Я сломала печать без чувства неловкости — теперь пришла пора узнать содержание. Там я нашла объяснение, почему история Бланш и Эжена д'Арси начиналась только с 1940-х годов. Я увидела свидетельство о браке Бланш Шеридан и Лоренса Финдлея, 1939 год, в Фермойле, Ирландия. Там же были извещения о выплатах Бланш денег от военного ведомства. Последним было сообщение юридической конторы в Дублине, что майор Финдлей объявил, что ближайшей родственницей считает отныне свою мать, и деньги теперь будут перечисляться ей. Последней была телеграмма: «Лоренс погиб на фронте. Джеральдин Финдлей». Странно, но здесь же было и свидетельство о браке с Эженом д'Арси, словно для Бланш оба эти события были навсегда связаны. Это произошло примерно через месяц после получения телеграммы. В новом свидетельстве Бланш именовалась «Финдлей, урожденная Шеридан, вдова». Я прежде не видела его, и поняла почему. Свидетельство было выдано примерно через год после моего рождения.
Я не знала, хотела ли Бланш, чтобы я видела эти бумаги, или она предпочла их уничтожить. Да и я сама на них вряд ли обратила бы внимание, если бы не визит и звонок этого Кэролла. Для меня было важно, что тот, кого я знала как отца, любил меня. Наверное, для поколения Бланш удостоверение законности рождения значило больше, чем для моего. Возможно, причина ее молчания связана с письмом из другой юридической конторы в Дублине, адресованном еще миссис Финдлей:
«Уважаемая госпожа, наша клиентка, леди Мод Шеридан, просила уведомить вас, что она приняла к сведению сообщение о рождении ребенка у вас и Эжена д'Арси. Она также просила довести до вашего сведения, что любые другие письменные извещения от вас будут возвращены непрочитанными».
Кофе был допит, все сигареты выкурены, и я впервые взглянула на часы. Было три часа ночи, и до отъезда оставалось не много времени. Я сложила бумаги в коробку, коробку снова поставила в комод и пошла собираться. Но светлые летние платья, приготовленные для Испании, я оставила в гардеробе, а с собой взяла одежду, которая потребуется мне дождливой ирландской весной. Сев в свою машину, я направилась не на юг, а на север, в Ливерпуль, чтобы попасть на корабль до Дублина.