— Да.
— Этого не скажешь, глядя на вас… — Он, сам того не зная, повторил слова Энни. — Я с удовольствием уступлю вам кухню, хотя сделал бы это не для всякой женщины. Среди прочего я за границей усвоил, что лучшие повара — обычно мужчины. Один итальянский стеклодув научил меня готовить. Но здесь я никому не стал бы об этом рассказывать, иначе слушатель усомнился бы, можно ли меня считать мужчиной.
— Женщина не усомнилась бы, — ответила я.
Брендан, как и обещал, полностью отстранился от приготовления еды, лишь выполняя время от времени мои поручения. После ужина у второго камина, находившегося на кухне, он сказал, уютно устроившись в кресле:
— Пока можно позволить себе такое удовольствие. Через несколько недель не будет денег ни на рейнское вино, ни на вишни из долины Роны.
— Почему? — спросила я сонно.
— Я начинаю новое дело — стеклодельный завод, вместе с одним англичанином, с которым я познакомился в Швеции. Его зовут Тим Хендерсон. Это настоящий художник стекла, почти как я. — Он улыбнулся при этих словах. — На этот раз Прегер тут ни при чем. Мы вложим в дело свои небольшие сбережения. Заводик будет работать в бывшем складском помещении его родителей, в Бристоле. Есть на примете только двое мастеров. У нас не будет поточного производства, и мы никогда не станем богачами, а несколько первых месяцев, возможно, будем чертовски бедны.
— А жить будете там же, на чердаке? — поддразнила я его.
— Вам бы надо кое-что знать о стеклоделии, а? — парировал он. — Никто не станет жить на чердаке стеклозавода, если не хочет зажариться. Зимой там, конечно, тепло, но очень опасно.
— Зачем мне изучать стеклоделие? До сих пор я обходилась без этого.
— Действительно, зачем! И это говорите вы — потомок Томаса Шеридана. Старик бы перевернулся в гробу. Коннору следовало бы сводить вас на завод. Это и вам полезно, да и для старых мастеров многое значит — увидеть наследницу Шеридана, можно сказать, по прямой линии. Коннор объяснит вам всю технологию, а вы увидите несколько «кресел» за работой. «Кресло», к вашему сведению, в этом случае означает бригаду рабочих, которыми руководит мастер-стеклодув, именуемый «папашей». Вы столько там узнаете, что у вас голова закружится…
— Она и сейчас кружится.
— Коннор хороший знаток своего дела, — продолжал Брендан, не обращая внимания на мои слова. — Ему бы только найти немного денег! Он понимает все головой, а не воображением, и не чувствует дела руками.
— Воображением? — спросила я, пытаясь понять, опьянела я или просто устала.
Его приятный, спокойный голос гипнотизировал меня. Комната теперь была освещена только камином.
— Можете себе представить, — продолжал он, — римский писатель Плиний рассказывает, что люди какого-то купца стали лагерем на песчаном берегу реки, очень давно, еще за несколько тысяч лет до Рождества Христова. Они готовили себе еду в больших котлах. А наутро увидели, что жар от их котлов расплавил песок и соду, и образовалось стекло. Это интересная история. Но я думаю, они сильно переварили свой ужин, если их котлы так раскалились. Это уже искусственное стекло. Но есть и природное — черный обсидиан. Древние жители Мексики брились им и приносили жертвы своим богам с помощью сделанных из него ножей. Однако первое исторически известное стекло стали делать египтяне. У них были и песок, и сода, и топливо — дерево акация, и богатые люди, способные платить за дорогой товар. А теперь попытайтесь представить наш мир без стекла. Нигде нет стеклянных окон, не существует очков и линз. И гений не сможет творить из-за ослабевшего зрения. У Галилея никогда не было бы телескопа, а у Пастера — пробирок. Не было бы лампы Эдисона. Всего нашего нынешнего мира просто не существовало бы. Вот вам и стекло.
Я молча слушала Брендана. Его голос и жесты по-прежнему как бы гипнотизировали меня.
— Вот о чем, — продолжал он, — мы рассуждали в ту ночь в Копенгагене — всякого рода глупое философствование. Тогда мы чувствовали себя очень молодыми, и немудрено, что память о той ночи пьянит меня до сих пор.
Он помог мне одеться, и мы вышли на улицу. Ночь была тихая, дождь перестал идти, небо стало проясняться.
Я села в машину и уже включила зажигание, но Брендан остановил меня.
— Вон там она погибла, на мосту, — сказал он.
— Я знаю.
— Тогда четыре дня шел дождь. Наша речка сильно разлилась, превратившись в буйный поток воды. А этот мост — очень старый и оказался гораздо слабее, чем мы думали. Он не выдержал и обрушился с грохотом в ревущую воду. Когда это случилось, я выбежал на улицу. Я сделал все, что смог, — запер ворота, поставил машину там, где вы сейчас стоите, и включил фары, чтобы осветить дорогу и предупредить об опасности всех, кто ехал к замку Тирелей. — Он включил фары моей машины. Их свет позволил довольно ясно разглядеть другой берег речки. — Потом я пошел звонить в Мирмаунт и в замок Тирелей. Но звонок в Мирмаунт опоздал. Сильный ливень продолжался, а она всегда ездила очень быстро. Она ездила тогда на белом спортивном «мерседесе», и узнать ее машину после того, как она упала в воду, не составляло труда. Тогда вода поднялась гораздо выше, чем сейчас, и эта перевернутая машина была наполовину под водой. Я бросился туда. Но дверца машины была оторвана, а ее поток воды вынес из машины и увлек за собой. Я тогда сам едва не утонул… Мы нашли ее через несколько часов, ниже по реке… Врачи утверждали, что в момент, когда машина перевернулась, она была еще жива.