– Некогда болеть. У нас тут скважина знаешь какая – закачаешься. Во всех смыслах.
Тарас хохотнул. Отец подписался на вахту сразу, как решили взять ипотеку. Новый дом еще домом-то не был – котлован и грязное месиво, а мама уже принялась мечтать, какие шторы повесит на окошке, отрисованном в плане подрядчика.
– А здесь твою берлогу устроим, – решил отец, щелкая мышкой по боковой комнате.
Тарас кивал, но в уме подсчитывал, сколько ему будет, когда в квартиру можно будет въехать. Двадцать три? Двадцать четыре? Впору самому планировать, где и как жить, а не в родительском доме место выбирать. Но промолчал. Первый платеж получился большой, зато банк расщедрился на низкий процент, но и он сожрал все накопления.
– Да не надо, сынок, все хорошо, – говорила мама, когда Тарас подсовывал ей половину своей повышенной стипендии, но деньги все-таки брала.
А потом шарагу, в которой Тарас учился на видеографа, лишили лицензии. И стипендии вместе с отсрочкой от армии тоже. Усатый и толстый, совершенно карикатурный прапорщик долго листал личное дело Тараса, покачал головой и отправил его на медосмотр. Оттуда на медкомиссию. Потом в больницу. Врачиха с грустными глазами усталой лошади пощупала пульс, сделала ЭКГ, поглядела сумрачно и сжалилась – дала отсрочку до следующего призыва.
– Вам, Мельников, надо бы сердечко подлечить, вес сбросить. А осенью пойдете родину защищать, – вздохнула сочувственно. – Ничего не попишешь.
Маме Тарас сказать не решился. Она и так уже истосковалась по отцу, осунулась, стала суетливой и рассеянной. Вернулся домой, бросил рюкзак в угол, включил ноут и начал искать работу.
«Ну что, солдат, куда слать письма?» – бодро поинтересовалась Кира в телеграме.
«Из окна самолетиком». – Тарас добавил стикер с уточкой в солнцезащитных очках.
«Откосил?»
«До осени отсрочка, а там отмажусь. Не печалься, старушка».
Кира посмеялась в голосовом сообщении и вышла из сети. Но смех получился нервным.
Мама гремела на кухне посудой, потом включила телик, там бубнили что-то безрадостное про войну на пограничных территориях, авиаудары, потери – про всякую жуть, от которой Тарасу стало сразу и душно, и холодно.
– Мам, выруби телик, а! – крикнул он в коридор.
– Я смотрю! – Маму почти не было слышно из-за шумящей в раковине воды.
– Тогда переключи! – Тарас подошел к окну и распахнул форточку, глотнул талого, еще морозного мартовского воздуха.
Мама недовольно звякнула крышкой из-под кастрюли, но канал переключила: голос диктора сменился на невнятное бормотание очередного сериала. Тарас прикрыл форточку и вернулся за ноут. В телеграм успело прийти сообщение от отца:
«Какие новости? Годен?»
Тарас оглянулся через плечо, будто мама могла подсмотреть. Быстро напечатал:
«Пока нет. До осени отсрочка».
«Сердце?» – тут же переспросил отец.
Порок у Тараса нашли еще на осмотре перед школой. Думали, перерастет, но как-то не перерос. Зато от ненавистной физкультуры была постоянная справка, а что сердце колет временами или пропускает пару ударов, так не страшно: посидел чуток, капелек выпил – и как новый.
– Ты старик в теле мальчика, – издевалась над ним Кира, когда он отказался подниматься по бесконечной винтовой лестнице на обзорную площадку Ярославского кремля во время школьной экскурсии.
Вспорхнула вверх, будто совсем ничего не весила, и заливисто смеялась там с пацанами из параллельного класса, а Тарас потом дулся на нее до самого вечера. Пацаны те ушли после девятого в колледжи, и Кира быстро про них забыла. А Тарас остался рядом. Даже перейдя в шарагу, продолжал встречать ее из школы. Отшучивался – мол, по привычке. А на деле – чтобы легонько обнимать у подъезда.
«Сердце, – ответил Тарас отцу, подумал и вывалил всю правду: – Еще врачиха сказала похудеть».
Отец прислал ехидный желтый смайл. Сам он был подтянутым и моложавым – не важно, что совершенно седым.
«Вот худей. Давно тебе говорю. Сделаешь потом фильм об успехах».
Тарас захлопнул крышку ноутбука. Поставил камеру на штатив у двери, включил запись. Наклонился пару раз в одну сторону, в другую, чтобы размять спину. И опустился на пол. Если начать с десяти отжиманий, то к осени сумеет и сто.
Местную темень снимать было невозможно. Тарас крутил диафрагму объектива, раскрывая ее до чуть ощутимого скрипа, правда, лучше не становилось. Камера выхватывала неясные тени и сгущающуюся черноту по углам. Фонарь делал только хуже. В ярком луче света любой попадающий в кадр становился похожим на мертвеца. Грубела кожа, углублялись морщины – краше в гроб кладут. Тарас уже представил, сколько времени просидит над записью, вытягивая картинку. Но хорошие дубли обязательно запорются – так всегда бывает.