А. Бармин
КРАЙ, ДЕЛАЮЩИЙ СВОЮ ИСТОРИЮ
Здесь ягоды собирают с костром на спине. В ржавом ведре тлеют еловые шишки. Нагибается человек за черникой, за сизой голубикой, а горький дым ходит клубами вокруг него и отгоняет комаров, мошку и прочий «гнус». Иначе нельзя — и ягоды не сорвешь, заедят.
Маленького ребенка опасно оставить без присмотра или без дымного костра около. Налетят тучи «гнуса», забьют рот, нос, глаза, закусают насмерть.
Да что ребенка, — иной раз и медведя одолевают комары да мошки. Взбесится ослепленный зверь, с распухшей мордой кинется бежать, куда и глаза не глядят, да и грянет где-нибудь с высокого обрыва на камни. А великаны-лоси забираются от гнуса в воду и стоят голодные, хлопают большими ушами — на два километра хлоп слышно.
Это летом.
А зимой здесь лютуют морозы. Вся тайга прячется под теплое одеяло снега. Глубок здесь снег и рано выпадает. А потом начинается: сорок градусов, сорок пять, пятьдесят. Без конца тянется зима. Еще в мае, когда лесорубы выберутся в верховья речек валить ели и возить их на лед к весеннему сплаву, вдруг вернутся с севера вьюги и стужи. Не редкость — тридцатиградусный мороз в «веселый месяц» май.
Если б не снег, вымерзли бы все корни растений и не цвели бы летом по лесным полянам розовые пионы, громадные душистые цветы — зависть любой оранжереи. Летом леса на Северном Урале, как зеленый океан. Глубины их неизведанны и опасны. Неисчислимые ели, сосны, пихты, длиннохвойные кедры, белые березы разливаются по обе стороны Уральского хребта. Ни дорог, ни городов. Редко-редко пробирается по безлюдной тайге какая-нибудь экспедиция — охотничья, геологическая, лесная. Идет с опаской, медленно через бурелом и валежник, через лесные болота.
В 1913 году ушла из Усолья на север лесоустроительная партия: лесничий, техники, рабочие — всего тридцать пять человек. И с тех пор ни один не вернулся.
Ныробский лесообъездчик мне говорил:
— На этом участке я лесником служил пятнадцать лет, да вот уж семь лет объездчиком, а конца своему участку не знаю, никогда не доезжал. Только манси с их собаками могут леса насквозь пройти и не заблудиться.
На карте Северного Урала, очень неточной, кстати сказать, редко разбросаны кружки, обозначающие деревушки. И все по берегам рек. Кружками же обозначены такие пункты, как «Юрта Мих. Укладова», или «Два двора», или даже просто «Изба». Это потому, что больше и помещать на карте нечего. Если не наносить юрты и избы, то будет сплошная зеленая краска — лес.
Живет здесь лесной народ манси (вогулы). Все манси прирожденные охотники. Их поселки-«Паули»-далеко разбросаны один от другого — нельзя охотникам селиться тесно. Каждому нужно большое охотничье угодье. Впрочем, если бы весь народ манси поселился в одном месте, получился бы только средней величины городок. И в нем собак было бы столько же, сколько людей.
Есть здесь и русское население. Это потомки беглецов из России, главным образом из Новгорода. Они сохранили старинный певучий язык с множеством непонятных слов. «Че ино лопотину-то не скидавашь? — пропоет тебе вишерская старуха. — Не глянется у нас, ли че ино?»
Ну молодежь хоть тоже выпевает голосом, но у нее новые песни: спрашивают про радио и про калий. Даже о московском метрополитене слышали, хотя понять не могут: зачем лезть под землю, когда поверху такой простор — идешь, идешь, за неделю человека не встретишь.
Дорог здесь нет. И хорошо еще, что сквозь лесные дебри текут реки — они-то и заменяют дороги. Здесь в гости едут в лодке, на сенокос — в лодке, на перевыборы совета съезжаются в лодках же. По воде передвигаться легко, особенно вниз по течению: сама тащит и не заблудишься. И плывут по Колве, по Вишере, по Вижаю узкие долбленные из осины «душегубки».
Вот бородатый, похожий на древнего витязя, старик-вишерец расчетливо, неторопливо рулит кормовым веслом на перекатах и порогах. Везет мешки кедровых орехов в Чердынь.
Вот охотник-манси в унтах из оленьей шкуры отчерпывает воду берестяным черпаком.
— Эй, товарищ, куда поехал?
— Камершески клеп.
Далеко ему плыть. Только в Красновишерске есть ларек с коммерческим хлебом.
А вот против течения взбирается моторная лодка. Геологи едут. Моторка стучит, дымит серым керосиновым дымом и смердит, как сто примусов. Встала моторка. На мели, что ли? Нет, глубины достаточно, да течение такое, что не побороть. Мотор работает вовсю, вода о борта разбивается в пену, а лодка ни с места. Команда и пассажиры берутся за багры. С трудом протыкая упругую воду, упираются в дно. Багры дрожат, гнутся, как живые, в моторе рвутся шесть лошадиных сил — и только-только не сносит лодку назад. Вот она, Вишера!