Обнищавшие родители продали четырнадцатилетнюю Нину, и её увезли из Нерчинска Шанхай. Там девушку выкрали и отправили в Харбин. Однако Нина в отчаянии закричала «Папа!» и повисла на его шее.
Ослов расхохотался и впрямь удочерил девочку. Так она получила возможность обучаться языкам, счетоводству и даже водить автомобиль. Нина обладала на удивления цепкой памятью, а на машине ездила так лихо, что захватывало дух. По этой причине Ослов, который сам учил девушку вождению, строго-настрого запретил ей садиться за руль. Конечно, все это я знал с ее слов, но не думаю, что она врала. К тому же, стоило ей выпить, как она раскрепощалась и производила впечатление красивой и талантливой. Даже веснушки куда-то девались... Но я опять не о том.
Ослов часто отлучался, и в его отсутствие мать, жена и приемная дочь жили весьма тихо. Однако Нина пользовалась популярностью среди беззаботных штабных офицеров и унтеров, которым не хватало женского общества. Заплетя волосы в две косички, как это принято у славянских девушек, она потихоньку выпивала с мужчинами, свободно перемещаясь между гостиной на третьем этаже и конторами на втором. Видимо, по чьему-то наущению, ниже второго этажа она спускалась редко, и солдаты раздосадованно повторяли: «Ох и непростая это девчонка!» Однако в чем ее сложность, похоже, никто не знал.
На крыше здания, как я уже упоминал, находился своеобразный наблюдательный пункт. Время от времени я поднимался туда. В центре площадки, которая была выложена черными плитками, возвышались четыре трубы, облицованные декоративным кирпичом. Вокруг них стояли десятки, если не сотни, больших и маленьких горшков с кактусами, на каждом из которых виднелся номерок Кактусы в то время были в большой моде, и Ослов купил их, потакая капризу Нины. Когда девушке надоедали учеба и вязание, она шла на крышу и, макая китайскую кисть и маленькое ведерко, смывала с растений маньчжурскую пыль, Затем она принималась переставлять горшки, которые стояли на деревянных полочках, обращенных к проспекту.
Но я бывал там не ради встреч с Ниной. Впервые столкнувшись с ней на лестнице, я сказал по-русски «Здравствуйте», но она лишь одарила меня пристальным взглядом и, не отвечая, прошла мимо, словно не слыхала приветствия. С тех пор, где бы мы ни встречались, девушка делала вид, что не замечает меня. Впрочем, Нина была слишком юной, чтобы пробудить мой интерес. К тому же, как вы знаете, я в не котором роде женоненавистник...
А поднимался я на площадку для того, чтобы полюбоваться пейзажем. Оттуда я наблюдал, простите за избитое выражение, живописную панораму Харбина. Мешала толь ко часовая башня универмага Каботкина, что стоял напротив. И только там, наверху, я понимал, почему Харбин называют Парижем Востока и Токио Северной Маньчжурии. Бурые дороги, прямые и широкие, каких не встретишь в Японии, восторгали меня, простираясь на сотни метров вперед. Стрех или четырех сторон возвышались шапки вязов с мелкими листочками. А когда в поле зрения попадали пышные клумбы в русском стиле, меня переполняло ощущение экзотики.
Тут и там темнели пышные скверы, меж которых Тянулись, то изгибаясь дугой, то выпрямляясь в линию, мили железнодорожного полотна. Совсем недалеко от нашего особняка пути сходились, устремляясь к вокзалу. Сверкали высокие купола храмов. Река Сунгари несла откуда-то свои кофейные воды к неведомому морю. Виднелся гигантский железнодорожный мост, который называли «Три тысячи девятьсот футов». Еще дальше за ним, вплоть до линии горизонта. раскинулись бескрайние поля гаоляна, бобов и кукурузы. Неужели земля и небо действительно так велики?..
Выбираясь из подвалов штаба и окидывая взором этот пейзаж, я испытывал искреннее восхищение. Удивительная пустота...
Другим моим развлечением были прогулки по тем местам которые я обозревал с крыши.
Сто тысяч русских в новом городе, тридцать тысяч китайцев в Фуцзядане и четыре с лишним тысячи японцев на пристани — так распределилось население города. Сравнивать уклады их жизни тоже было весьма занимательно. Распутный и горделивый дух окрестностей Китайской, зычная шумиха Фуцзяданя, жуткие сцены Нахаловки... Все это напоминало толчею мошкары в воздухе.