Нина поглядела на красные руки Мукацкого и, протрезвев от смертельного ужаса, выбежала из ресторана.
— Я больше не могу! Этот лысый — большевистский шпион! И если он не получит от меня, чего желает... Видел бы ты тех японцев с налитыми кровью глазами. Когда-нибудь они все-таки проспятся...
Сдавшись, Нина принялась нарезать грушу ножичком.
— Хм... Значит, сто пятьдесят тысяч иен были спрятаны в «Серебряном месяце»...
— Да, и когда он сгорел, красные в бешенстве застрелили Тонаси.
— Выходит, он невиновен...
— Как и ты, но этого не доказать.
— А вот тебя, Нина, и впрямь можно упрекнуть в темных делах.
— Плевать!
— Ха-ха-ха! Немыслимо! На меня повесили все, даже труп Хосигуро!
— Лучше подумай о том, как вернуть себе доброе имя...
А моя голова сегодня не варит.
— Я кое-что вспомнил! Те шестнадцать купюр по двадцать иен. Тонаси сказал, что это его деньги, но на самом деле ими выплатили жалованье Хосигуро.
— Помню, ты рассказывал про банкноту с красным чернильным пятном в форме слона.
— Да. И если сверить номер этой купюры с номерами тех ста пятидесяти тысяч иен из филиала Банка Кореи, станет ясно, что Тонаси — лжец.
— А я, дурочка, ничегошеньки не замечала...
— В этом деле каждый — дурак. Тонаси сам сел в калошу, пытаясь поспешно состряпать историю. Зря он оставил все деньги у хозяйки «Серебряного месяца» и отправился в одиночку прятать труп Хосигуро. Ни женщина, ни жандармы, ни присяжные, ни сам Тонаси не заметили забрызганной банкноты.
— Я думаю, ты должен обо всем рассказать.
— Пожалуй... Однако этих двадцати иен наверняка уже и след простыл.
— Действительно. — Нина механически кивнула и о чем-то задумалась.
Глядя на нее, я горестно рассмеялся.
— Мой побег оказался им только на руку...
Надувшись, она потянулась к печке, а затем, держа в одной руке кусочек груши, а в другой — нож, мрачно заключила:
— Нам конец. Стоило мне в тебя влюбиться, как все пошло прахом.
Нина продолжила есть грушу, а я выпустил сигарный дым в потолок. Казалось, со стороны станции доносятся звуки выстрелов.
Возможно, в связи с болезнью мысли мои были прозрачны, словно хрусталь. Я курил сигару, но не чувствовал ее вкуса. Свисавшая с потолка лампа в десять свечей почти угасла, но вскоре загорелась вновь. Нина достала из кармана очередную грушу и принялась аккуратно счищать с нее кожицу. Посмотрев на белую сочную мякоть, девушка вонзила в нее зубы и, жуя с аппетитом, беззаботно сказала:
— А давай умрем вместе?
Я промолчал.
— Пускай нас расстреляют, это будет замечательная смерть!
— Теперь уж все равно, — отвечал я, но в действительности эта мысль меня чрезвычайно взбудоражила.
Я пришел в радостное расположение духа, какого не испытывал, даже слушая музыку. Сейчас, оказавшись на дне, я наконец-то ощутил настоящий пульс жизни! Стараясь сохранять безразличный вид, я ощущал, как сильно колотится мое сердце, утопающее в клубах ядовитого желтого дыма. Я будто заново родился!
Тем же вечером Нина вылетела из нашей комнатушки, чтобы начать приготовления. Она наняла через китайца по фамилии Цуй (он жил на третьем этаже) сани с лошадьми, а на оставшиеся деньги мы купили еды и угля. Подбрасывая его в печку, мы устроили настоящий пир. А затем, позабыв о болезни, я сел за это письмо. Обнародовать его или нет — решайте сами. Мне не пришлось особо трудиться, ведь когда-то я уже описывал наши злоключения в путевых заметках...