И тут ищущий мозг Джиндибела обнаружил что-то ответное: негодование, чувство несправедливости и жалости. У него не было выбора: он должен был пойти на риск прямого усиления, а затем импровизировать на основе...
Оказывается, не нужно! Он коснулся этого нового мозга, и тот реагировал именно так, как он ожидал. Точно так.
Он внезапно увидел невысокую фигуру, коренастую, с длинными спутанными волосами, размахивающую руками. Она сердито толкала фермера.
Это была женщина. Джиндибел угрюмо подумал, что его напряжение и озабоченность помешали ему заметить ее раньше.
— Кэрол-Референт! — кричала она. — Задира и трус! Удар за удар, по обычаю хэмиш? У тебя два раза размер твоего грамотея. Ты быть в большей опасности, если ты нападешь на меня. Ты быть прославившимся, что побьешь этого беднягу? Это позор, я думаю. На тебя всякий показывать пальцем и всякий дурак сказать: «Вот наш Референт, знаменитый убийца младенцев!». Все смеяться, я думаю, и ни один порядочный хэмиш-мужчина не пить с тобой, ни одна порядочная хэмиш-женщина ничего не иметь с тобой.
Референт пытался сопротивляться грозе, отводя удары и делая слабые попытки отвечать умиротворяюще:
— Хватит, Сара. Ну... хватит, Сара.
Джиндибел осознал, что руки больше не держат его. Референт уже не пялился на него, ничего больше о нем не думая.
Сара тоже ничего не думала о нем: ее ярость была полностью сосредоточена на Референте. Джиндибел, придя в себя, решил принять меры, чтобы сохранить эту ярость и усилить неприятное чувство стыда, заполняющего мозг Референта, но сделать это так легко и ловко, чтобы не дать заметить. Но и этого тоже не понадобилось.
Женщина сказала:
— Ну-ка, все шаг назад! Не хватать того, что этот дурак Кэрол быть гигант против этого доходяги, так тут еще вас пять-шесть дружков, все разделить с ним позор и идти обратно на ферму со славным рассказом, как убивать детей. «Я держать доходягу за руки, — сказать им, — а гигант Референт бить его в лицо, когда он не возвращать удар». А ты сказать: «Я держать его за ноги, мне тоже дать славу». А громадина Референт сказать: «Я не мог иметь его на пути, мои дружки прижать его, и я с помощью всех шестерых победить его».
— Ну, Сара, — жалобно сказал Референт, — я же сказать грамотею, чтобы он бить первый.
— И ты не бояться мощного удара его тощих рук, тупоголовый Референт? Иди. Оставь его идти, куда он хотеть, и вы, остальные, ползти по домам, если в этих домах еще хорошо встретить вас. Вам лучше надеяться, чтобы этот день был забыт. А он может не быть забыт, потому что я громко и далеко говорить об этом, если заставите меня еще сердиться, чем я сердиться сейчас.
Они молча пошли обратно, опустив головы и не оглядываясь. Джиндибел посмотрел им вслед, потом взглянул на женщину. Она была в брюках и блузе, на ногах грубая обувь. Лицо ее было мокрым от пота, она тяжело дышала. У нее был широкий нос, тяжелые груди (насколько Джиндибел мог разглядеть под свободной блузой) и мускулистые голые руки. Ясно, что хэмиш-женщины работали в поле вместе с мужьями. Она сурово посмотрела на него, подбоченившись.
— Ну, грамотей, зачем тут бегать? Иди в место грамотеев. Ты бояться? Я проводить тебя.
Джиндибел ощущал запах пота от давно не стиранной одежды, но в данных обстоятельствах было крайне невежливо показать какое-либо отвращение.
— Спасибо, мисс Сара...
— Имя — Нови, — сказала она сердито. — Сара Нови. Ты можешь говорить Нови. Больше ничего не надо.
— Я благодарю тебя, Нови. Ты мне очень помогла. Рад буду, если ты проводишь меня, но не из-за моего страха, а ради приятной компании с тобой. — И он изящно поклонился, как кланялся молодым женщинам университета.
Нови покраснела, неуверенно глядя на него, и попыталась имитировать его поклон.
— Удовольствие быть мне, — сказала она, как бы подбирая слова для точного выражения и придавая ему оттенок вежливой изысканности.
Они пошли вместе. Джиндибел знал, что каждый медленный шаг заставляет его все более непростительно опаздывать на собрание Совета, но теперь он имел возможность подумать о значении того, что произошло, и он почувствовал холодное удовлетворение от того, что позволяет себе опоздать еще больше.
Впереди показались университетские здания. Сара Нови остановилась и недоуменно сказала:
— Мастер грамотей!
Джиндибел отметил, что приближаясь к месту, которое она называла «местом грамотеев», она стала более вежливой Ему хотелось сказать: «Ты обращаешься к доходяге», но он не хотел смущать ее.
— Да, Нови?
— В месте грамотеев быть очень красиво и богато?
— Так... мило, — сдержанно ответил Спикер.
— Я однажды видеть во сне, что я в месте... и я быть грамотеем.
— Когда-нибудь, — вежливо сказал Джиндибел, — я покажу тебе его.
Ее взгляд явно свидетельствовал о том, что она не приняла эти слова за простую вежливость.
— Я могу писать, — сказала она. — Я учиться у учителя. Если я написать тебе письмо, — она пыталась сказать это небрежно, — как надписать его, чтобы оно дойти до тебя?
— Напиши: «Спикер-Хауз, квартира 27» и оно придет ко мне. А теперь я должен идти, Нови.
Он еще раз поклонился, и она опять имитировала это действие. Они направились в разные стороны, и Джиндибел быстро выкинул ее из головы. Он стал думать о заседании Совета и, особенно, об Спикере Деларме. И мысли его не были нежными.
ФЕРМЕРША
Спикеры сидели за столом, застывшие под своими ментальными щитами.
Словно все они сговорились спрятать свои мысли, чтобы избежать непоправимого оскорбления Первого Спикера после его заявления относительно Тревиза. Они исподтишка поглядывали на Деларме, и это выдавало многое. Она была больше всех известна своей непочтительностью — даже Джиндибел, и тот больше обращал внимание на обычаи.
Деларме чувствовала эти взгляды и знала, что у нее нет другого выбора, кроме как выступить против. В сущности, она не хотела искать выхода. За всю историю Второго Основания ни одного Первого Спикера не обвиняли в не правильном анализе (за этим выражением, которое она употребила как прикрытие, скрывалось невысказанное «некомпетентность»). Теперь такое обвинение стало возможным, и она его обязательно выскажет.