Ныне статус упомянутых живописных трущоб здорово пошатнулся, а в свое время «аул» гремел на всю округу, имея выгодное стратегическое расположение: ухоженной стороною он примыкал к главной городской улице; левый и правый его бока терялись один – в частном секторе, другой – где-то в парке у танцплощадки; криминальная же его сторона была обращена к северу и отделялась от мира непроходимыми зарослями пыльного кустарника, который и вносил весомую лепту, давая обильную пищу неисчислимым оргиям целой оравы хулиганов и потворствуя чревоугодию Гематогена.
Чтобы умерить гражданское любопытство в этом месте, наверное, стоит остановиться и перейти к образу Гематогена. К оговоренному времени Гематоген уже десятка два с лишним лет слыл визитной карточкой маленького бандитского анклава, пугающего законопослушных граждан. На «ауле», да и во всём городе не без основания его считали законченным идиотом и откровенно боялись. Даже соседи предпочитали лишний раз обойти его стороною, чем связываться с ним.
Это был очень сильный дебелый верзила с воловьими глазами и тем бессмысленным взором, который можно приписать, правда, с некоторой оговоркою к «киркоровскому». Его нос чем-то походил на нос Майка Тайсона, но был более мясист, а рот напоминал распахнутый трюм баржи. Можно сказать, что у Гематогена было всё, что нужно простому обывателю, прожигающему жизнь без остатка, за исключением самой малости. Никто и никогда не замечал, чтобы на правом его плече устроился некто с нимбом над головой и крылышками, даже когда он часами валялся под деревом в стельку пьян.
Круглый год упырь носил зимние ботинки без шнурков, доставшиеся ему в наследство от уголовного элемента с именем Степан и одно время открыто жившего с его матерью. В праздники он напяливал на себя бордовую сорочку испещренную черными треугольничками, которую по случаю подарил ему дядя Петя, какое-то время посещавший его мамашу, но уже после исчезновения Степана. И хоть сорочка никогда не стиралась и была несколько маловата рослому балбесу, Гематоген устоявшейся традиции не изменял и каждый праздник выглядел нарядно.
В отличие от «ильфпетровской» Эллочки он обходился всего десятком слов и таким же количеством неопределенных звуков, потому любой сразу определял в нём много животного и очень мало мог обнаружить человеческого.
Характер любого индивида формируется под влиянием многих факторов, что особенно заметно в детстве. В нашем случае на героя ни одно из условий, оказывающих на других детей часто тлетворное и редко иное влияние, не действовало. Гематоген развивался сам по себе по одному из незатейливых биологических алгоритмов, нахально втиснутым в его гены бесшабашным и малонравственным папашей.
Особенно это бросалось в глаза, когда можно было наблюдать, как дети охотятся на бабочек. Пацанва весьма изобретательна в ловчем деле. Любой из них сначала сломит ветку попушистее и постарается ею сбить порхающее насекомое. Но вскоре убеждается, что сжатый воздух при ударе отбрасывает легкое божье создание в сторону и оно, как ни в чем не бывало, преспокойно удирает от преследователя. Тогда малый обязательно обдерёт с ветки листья, что тут же принесёт охотнику желаемый результат, который толпой домучивается у песочницы.
Гематоген же с мальства был прост, как трёхсантиметровый отрезок из учебника геометрии за седьмой класс. Бабочек он ловил своеобразно. Как правило, воодушевлённый балбес подбирал с земли увесистый дрын килограмма в два и гонял бабочку до тех пор, пока та либо терялась из виду, если очень повезет, либо обессиленная не рухнет в траву. Которую упала, вконец изможденный погоней и с пеною на губах Гематоген равнодушно растаптывал, выказывая самую дьявольскую при том улыбку…
В былые времена тугодум не бедствовал и жил, как говорится, от пуза. Добывать достойное пропитание ему помогала северная сторона и неприметная вдоль неё тропинка, в жару пользующаяся спросом у населения, потому особенно вольготно Гематоген чувствовал себя летней порой. Растворившись в непролазных куширях, Гематоген подкарауливал неосмотрительную жертву. Как только «заблудшая овца» подбиралась к зоне досягаемости татя, тот набрасывался на неё, хватал за шиворот, хорошенько встряхивал и произносил: – Ну, ты, это… давай.