Я дрался. Часто без патронов,
Вцепившись в горло бунтарю.
И раны, проклиная стоном,
Давал понежить сентябрю.
И убивал. Такое время.
Но били и меня не раз,
Картечью нашу батарею
Лицом укладывая в грязь.
И только невесомый образ,
Как список вашего лица,
Хранил с терпением святого
Душой заблудшей мертвеца.
Отбросьте ложные сомненья.
А череп, что на рукаве…
Так нет вины – два сильных мненья
Увы, имеют разный цвет.
Не отводите глаз зеленых,
Не отнимайте нежных рук.
Как дорог ваш румянец скромный!
Как свеж слетающий с губ звук!
Коленопреклонен пред вами
Прошу не отказать руки.
Клянусь святыми образами
Вас вечность нежить и любить.
Ангелы запели
Юность удалая бешеным пожаром
Пронеслась со свистом и пропала даром.
Оглянулся, сзади ничего не видно;
Подавилось сердце горькою обидой.
Комом встряла в горле жалость по утере.
На засове крепком в прожитое двери.
Грезилась ли радость,
Чудилась ли сказка,
Или взор укрыт был розовой повязкой?
Знать бы, не метался раненою птицей,
Подстрекая душу в кровь о прутья биться.
А забравшись в церковь, пал под образами
Да омыл недолгу буйными слезами.
Так бы гнулся в пояс, не жалея спину,
И творил молитву, пусть и пьян в дрезину,
Чтоб в церковных сводах ангелы запели
Чувственный акафист о моей утере.
Посетил бы тайный, с глаз сорвал повязку.
Снизошел скупою, да ненужной лаской.
Я б ему поведал о его обмане,
Затаивши кукиш в накладном кармане.
И бегом из храма в жуткую трясину
Так, чтоб стало тошно, как чертям в осинах.
И, не просыхая, так и сгинуть в тяжких,
Головой уткнувшись проститутке в ляжки.
Где вы легкие деньки в голубой оправе,
Где прогулки до зари с месяцем в упряге?
Обронил ли пьян в дугу, иль цыгану пропил,
Не упомню, не пойму, как я всё прохлопал.
Где вы ноченьки мои сердце сладко жгущие,
Где та силушка в плечах, многое могущая?
Расплескал вас попусту, сдуру проворонил
На лугах просыпавшись бесшабашным звоном…
Исповедь белогвардейца
Вам не понять. С того не осуждайте,
Где отличить вам настоящий ад.
А понагрезилось, сударыня, так знайте,
Меня в упор случалось расстрелять.
Хоть говорить об этом нет охоты.
Но, любопытства успокоить жар,
Я изложу, как гибла наша рота,
И как с пробитой грудью я лежал.
Зардел рассвет, нас выстроили цепью.
Патронов нет. В штыках искрится смерть.
И злые лица озаряла светом
Незримой силы роковая бредь.
Команда: – В бой! Пошли на пулеметы.
Каре редеет, знаменосец пал.
И лишь остатки выученной роты
Преодолели укрепленный вал.
Шаг всё скорее, ярость скалит лица.
Штыки, дурачась, разбирают жертв,
Заставив кровью комиссаров мыться
И лить на травы горький позумент.
Не хмурьте лба, не вскидывайте брови,
Что убивал и зверствовал порой.
Я дважды грел сыновнею любовью
Холодный бруствер в битве под Уфой.
Вы, милое созданье, просто жили,
А я на фронте дважды умирал.
И видел, как на поле трупы стыли,
И наблюдал агонии финал.
Имея право, не судите строго.
Не отводите взор тревожный свой.
Ведь я о вас мечтал и думал много
В боях за веру где-то под Уфой.
Уже убит, нашептывая имя,
В бреду ощупывал нательный крест.
И Матерь Божья даровала сыну
Уйти живым из проклятущих мест.
Так дайте шанс быть нежным и домашним.
Не убирайте теплую ладонь
Из сильных рук, что в схватке рукопашной
За веру дрались, презирая боль.
Дитя, подайтесь первому порыву.
Ненужный страх упрячьте под сукно.
Ведь предначертано, мой ангел милый,
Как мало знать вам в жизни всё одно.