Зиннур-абы приехал в деревню после тюрьмы. В городе у него жилья не было. По профессии он был электриком и, недолго думая, решил устроиться в “Местэнерго”. Ездить по деревням, исправлять поломки, снимать показания счетчиков. Для этого надо было сдавать экзамен на профпригодность в головном офисе. Однажды, надев костюм, что в доме переходил из поколения в поколение, словно знамя полка, и фетровую шляпу, он отправился в районный центр. На аттестации он вытащил билет, об этом Мартин мог бы рассказывать словами дяди, ибо это была их любимая история, и они всей семьей заучили ее наизусть со всеми дядиными интонациями и даже воспринимали, а при случае и выдавали как свою.
— Вслух! — звучал дядин голос. — Когда я вслух назвал номер и прочитал вопрос в билете вслух, члены экзаменационной комиссии схватились за головы и начали извиняться. Им было так неудобно, что они предложили вытащить другой билет, потому что на этот вопрос еще никто не ответил. И даже они не знали ответа. Но я не стушевался и сказал, что вопрос менявский (поднятый большой палец к небу!), и подробно все описал. Я рассказал им, что такое метроном! И зуб даю, вся экзаменационная комиссия вытаращила глаза: “О, вы первый, кто ответил на этот вопрос о метрономе. Ибо даже мы не знали, что такое метроном!” И тут началось такое… На меня пришли посмотреть все работники конторы. Они шли нескончаемым потоком, спускаясь из своих кабинетов. А поскольку здание было большое, мне пришлось очень долго терпеть. В конце концов мне это надоело, и я развалился на диване, как Ленин в Мавзолее.
После своих слов дядя начинал громко смеяться. Но кроме заразительного смеха, дядя Зиннур обладал еще рядом несомненных достоинств, ибо интересовался рок-музыкой, читал по-немецки журналы, играл танго на аккордеоне. А все потому, что принадлежал к рабоче-крестьянской интеллигенции. Метроном — результат всенародного просвещения. Был такой уникальный тип культуры, созданный советской властью, когда даже во времена Великой Отечественной войны по деревням ездили с театральными постановками. И однажды в их деревню в Кукморском районе, из которой на войну с немцами-минотаврами ушло восемьсот прекрасных мужчин и юношей, — остались старики, женщины и дети, — приехал театр. Давали спектакль “Царь Эдип”. Спектакль красочный — с хором и тогами. Прадед Мартина, как и вся деревня, с трудом говорил по-русски, но он все же надел единственный на дом костюм и фирменную фетровую шляпу и, придя пораньше, занял место в первом ряду. Он с честью просидел первое отделение. С трудом выдержал второе. А вот когда на сцене заканчивалось третье отделение, он ровно на том самом месте, когда царь Эдип в припадке раскаяния ослепил себя и громогласно зарыдал, не выдержал — встал и во всеуслышание (опять эти звуковые файлы с голосами родственников!), громко прокашлявшись и кряхтя, сказал: “Говна-концерт”.
— Я думал, будет менявски, а это говна-концерт, помойка, — повторил еще раз прадед по-русски и вышел из зала, и за ним потянулись все остальные родственники и односельчане, все как один, так и не досмотрев постановку.
Читая строки первой страницы дядиного письма, Мартин словно видел эту семенящую из клуба цепочку стариков, женщин и детей, потому что, как и положено, на первой странице дядя передавал привет всем его (такова традиция) родным и близким, перечисляя их через запятую. А затем кратко рассказывал о том, кто Мартину передает привет, и тоже через запятую.
Если честно, первые страницы можно было спокойно отложить в сторону и перейти к сути письма, на третьем листе, где дядя Зиннур спрашивал у Мартина совета. Полтора года назад у Зиннура-абы родился внук — двоюродный племянник Мартина. Мальчик родился недоношенным, и, когда лежал в барокамере, у него отслоилась сетчатка. Хирургические вмешательства повторялись из года в год. Но единственное, чего удалось достичь, — это то, что ребенок стал различать свет и тьму. До определенного возраста очки детям выписать нельзя, и мальчик сильно отставал от ровесников в физическом развитии. Зиннур-абы спрашивал, сталкивался ли Мартин с подобной болезнью и есть ли у них в Германии возможность вылечить эту напасть или хотя бы проконсультироваться у специалистов.
3
На седьмой странице, исписанной еще более мелким и спешащим почерком (видимо, дядя решил закругляться), он спрашивал, а видит ли он сам, Мартин, без линз и очков что-нибудь кроме света и тьмы. По сути, за этим вопросом скрывался другой — а стоит ли возиться со слепым ребенком, есть ли у него шанс, а может, нужно смириться и отдать его в детдом. Читай — сбросить, как спартанца-калеку, в пропасть.