Но в тот миг я знала только то, что нет ничего отвратительнее моего положения. Когда он навалился на меня, проник внутрь – резко, разяще, как кинжал, я даже не успела осознать всю болезненность этого. Мгновенная, тяжелая, как свинец, ненависть всколыхнулась во мне, возрастая с каждым толчком, с каждым содроганием чужой мерзкой плоти у меня внутри, с каждой натужной гримасой на этом страшном лице. Надо ли говорить, что, кроме этого, я ничего не ощущала.
И когда он сжал челюсти, судорожно переживая наслаждение, я лишь силой подсознания удержалась, чтобы не плюнуть ему в лицо.
Шаретт заглядывал в мои глаза. Я прекрасно знала, что он хочет там увидеть. Смятение, испуг, на худой конец – покорность. Но я знала, какие у меня глаза в эту минуту – черные, как ночной мрак, огромные и ненавидящие. Его пальцы сжали мою шею, словно он намеревался меня задушить, потом разжались, и Шаретт, бессильно осыпая меня самыми грязными ругательствами, пошел прочь.
Он был безумен, без сомнения. Подумав об этом, я машинально стала одеваться. Руки у меня дрожали; я кусала губы, чтобы не закричать от ярости. Одевшись, я села на берегу, тупо уставившись в одну точку.
Этот ужас еще долго будет продолжаться, это точно. Если этот бандит, этот подонок, вдоволь поиздевавшись надо мной, все-таки даст мне возможность добраться до Жанно, я готова терпеть. Я буду терпеть до тех пор, пока хватит человеческого терпения. Ну а если у меня будет ребенок? От одной мысли об этом дрожь гадливости пробежала по спине.
Хотя, хотя вполне может быть, что все обойдется. Я попыталась трезво вспомнить свою жизнь после того, как на Королевской площади у меня случился выкидыш. Обстоятельства заставили меня продаваться. Был министр Дюпор и тюремщик Мишо. Были бурные ночи с Франсуа. Если припомнить, то был и тот безумный случай с Гийомом Брюном, от которого более всего следовало опасаться последствий. И, однако, я ни разу не забеременела. Видимо, что-то изменилось во мне после потери Луи Франсуа. А может быть, у меня уже никогда не будет детей. В этой мысли были и боль и облегчение одновременно. Если моя догадка верна, отвратительная связь с Шареттом еще не так страшна.
– Ну, как, вы довольны?
Рядом со мной, ухмыляясь, стоял герцог де Кабри. Мой взгляд медленно окинул коренастую фигуру этого человека, обтянутые гетрами толстые икры, грубые башмаки, выпирающее брюхо. Боже мой, и этот человек мог стать моим мужем!
– Говорят, наш генерал весьма любезен с женщинами. Но кто это наставил вам синяков, моя милейшая принцесса? На вас лица нет. Не смею поверить, что это близкое знакомство с Шареттом оказало на вас такое прискорбное воздействие.
Он говорил спокойно, но в голосе звучала ненависть. Как безжалостно война и Революция обнажили нутро каждого человека… И я вдруг содрогнулась от непреклонной мысли: я убью герцога. Да, непременно, когда-нибудь и где-нибудь. Убью, потому что не в силах сделать то же самое с графом де Шареттом.
В течение апреля и мая война в Вандее разгоралась, охватывая все большую и большую территорию. Неудача у Ле-Сабль-д'Олонна, казалось, только подстегнула отвагу защитников Бога и короля. После того как удалось разбить по частям четыре колонны республиканских войск, вся Вандея оказалась в руках восставших.
Воодушевляла их и славная победа у Сент-Эрмана, когда были наголову разгромлены регулярные войска – разгромлены недисциплинированным крестьянским воинством! Синие, то есть республиканцы, были приведены в панику, и напрасно командиры Гош и Карра призывали их к мужеству. Республиканские солдаты отошли к Фонтенэ и Ла-Рошели, забрав с собой пушки.
Звезда Шаретта сияла все ярче. Мне было непонятно, почему ему так везло. Я не замечала в нем ни хитрости, ни военного мастерства – ничего, кроме жестокости и безрассудства. Их он демонстрировал неустанно. Захватив в мае маленький городок Порник, он дошел до того, что приказал запереть жителей в домах и сжег их живьем, даже не разбираясь, республиканцы они или роялисты по убеждениям.
Главным и опасным соперником Шаретта, объектом его постоянной ненависти был республиканский генерал Лешель. Именно последний мешал полному воцарению Шаретта в области Маре. Но и тут богиня победы была на стороне вандейца. Спустя некоторое время после сожжения Порника Шаретт встретился с 26-тысячным отрядом Лешеля в ландах Круа-Батайль и разгромил его. Венцом этой победы была весть о том, что Лешель с горя покончил с собой.
В то время как слава Шаретта росла, я чувствовала, что мое терпение истощается.
Почти два месяца я жила с этим человеком, и уже весь отряд открыто величал меня «шлюхой Шаретта», хотя, надо сказать, я старалась как можно реже появляться там, где он останавливался ночевать, будь то дом или палатка. Впрочем, меня приводили к нему по первому требованию. И, главное, я не видела этому конца.
Он не был чрезмерно похотлив и ненасытен, кроме того, он имел еще нескольких женщин для удовлетворения своих прихотей. Он был просто мерзок и жесток, и каждая близость с ним была для меня пыткой. Ему доставляло удовольствие делать мне больно, унижать, издеваться, и он использовал для этого всевозможные способы, хотя каждая попытка завладеть мною целиком заканчивалась для него безуспешно. Он дарил мне золото, пытаясь убедиться, что я продажна, но я демонстративно отдавала все его подарки Мьетте. Он пытался своей жестокостью запугать меня, но с каждым разом я боялась его все меньше, а ненавидела все больше. Овладевая мною, почти насилуя меня, он хотел утвердить свою победу, но, как только его руки оставляли меня, я снова становилась свободна. Я никогда ни о чем с ним не разговаривала; он принимал это за высокомерие и таинственность, и именно эта тайна больше всего его бесила. Хотя тайны, по существу, не было.
Я смертельно устала от такой жизни, от присутствия герцога де Кабри. Мне нужно было поскорее вырваться. Я думала теперь только об этом.
25 мая вандейские военачальники соединились и взяли Фонтенэ-ле-Конт. В этот город понемногу съезжались белые генералы на Высший военный совет. Ожидалось объявление маленького Людовика XVII королем Франции. Шаретт надеялся, что на этом собрании получит чин генерал-лейтенанта королевских войск и Большой крест святого Людовика.
В Фонтенэ-ле-Конте Шаретт сделал своим жилищем бывший просторный дом республиканского прокурора, убежавшего вместе с синими. Мне отвели комнатку на втором этаже, недалеко от лестницы. В этот же вечер я впервые за много дней увидела Брике.
Он появился так же внезапно, как и исчез, и известил меня о своем появлении, бросив камешек в окно.
– Кажется, вы в почетном плену, мадам? – спросил он весело, прищуривая один глаз.
Я, конечно, обрадовалась его появлению, но настроение было такое мрачное, что я лишь невесело улыбнулась.
– Да, в почетном плену, Брике, который становится все менее почетным. Где ты был все эти недели?
По его виду можно было сказать, что жил он неплохо, был одет во все новое и даже засунул за пояс тяжелый пистолет.
– Я был во многих местах, мадам. Знаете, какая интересная штука эта война!
– Но ты же обещал служить мне, маленький обманщик!
– Потому-то и пришел, мадам. Вам нужна моя помощь?
Его легкомыслие и жизнерадостность были невыносимы.
Я гневно захлопнула окно.
Брике крикнул мне со двора:
– Я приду завтра вечером, мадам! Кто знает, может быть, вы что-то надумаете.
Я не обратила особого внимания на его слова.
Утро следующего дня началось как обычно. Я знала, что еще целую неделю Шаретт будет занят в Военном совете, и, таким образом, ему будет не до меня. Я хотела развеяться, выйти из мрачной комнатки, угнетающей меня уже тем, что я была под одной крышей с этим негодяем. Вода для умывания и завтрак на подносе стояли уже здесь – видимо, позаботилась Мьетта. Мне не хотелось есть, я с трудом заставила себя выпить чашку пенистого сидра. Потом быстро направилась к двери.