— Кто бы говорил, — сдержанно хмыкнул Эль-Марко, не прекращая колдовства.
— Что там с Мйаром? Ты его нашел? Э-эй, Никола, я хочу тебя видеть, звере-ок, мне страсть как понравился тот твой фокус, я тоже хочу так уметь, — не унимался некромант, и по лицу его гуляли то улыбка, то стардальчески-болезненная гримаса.
Когда прозвучал взрыв, Мари, Эль-Марко и Лунь находились в подвале. К тому моменту состояние «зажатой струны» у Мари уже прошло. И состояние ее тогда было неописуемым. Неописуемо-неопределенным. Слишком много всего нового. Слишком много.
Сначала, значит, эта беготня по дому некроманта, и горячая рука Эль-Марко, сжимавшая ее ладошку. А Эль-Марко — он же большой, его много. Он теплый и светлый, и, кажется, внутри, за бесстрастным и благородным лицом, добрый — чересчур. И если вовне этой доброты просачивается немного, так это просто от того, что жизнь такая. И потом — красные глаза Веры, ее худые руки и ноги, которые, кажется, можно перепутать с прутьями клетки, в которой ее держали. И ее фиолетоватые бескровные губы, кривящиеся в зверином оскале. А потом разговор о судьбе, любви и волшебстве, — или о чем там, — об обрыве, о перемене, — словом, вся эта романтическая чушь, призванная смутить разум девушки ее возраста. И, стоит признать, сработало превосходно.
Природа. Судьба. Волшебство.
А потом — после того, как этот большой, теплый и сильный будто бы пообещал ей защиту и любовь, и даже не на мгновение, а навсегда (а чего еще можно хотеть?) — случилось что-то еще более невероятное.
Сноходец может проникнуть в сон выбранного человека, только ежели до этого касался его хоть плечом, хоть пальцем. Очевидно, сноходец с зажатой струной способен погружать в сон тех, кого ни разу не видел и ни разу не трогал. Но, так как Эль-Марко Мари пощадил — для первого раза, — откупоренная сила раскрылась не полностью, и уснули только те, кто оказался ментально слабее сноходца.
Слово-то какое.
— Да ты же сноходец, — это сказал Камориль, когда Мари с Эль-Марко выбрались из подвалов во двор и разыскали его, истерзанного, под поваленным деревом, обнимающего свернувшуюся клубком Николу.
Так и вышло, что Камориль потрепало знатно, а Никс оказалась невредима и даже в сознании.
Она сидела рядом и покачивалась, как будто бы медитировала.
— Никс, — обратился к ней Эль-Марко, — может, поищешь Мйара?
Никола не ответила.
Эль-Марко вздохнул и вернулся к своему делу. Он водил пальцами по плечу некроманта нежно, быстро, уверенно. Ткани срастались, кровотечение остановилось, некромант кривился все реже.
— Жрать теперь всякого не пережрать, — говорил он, — я уже ощущаю что мне брюки велики… по крайней мере, те тряпки, которые от них остались. А это же были мои любимые…
— Запах, — произнесла Мари, внезапно осознав кое-что.
Точно. Пыль улеглась, солнце сжалось в красный эллипс, готовое спрятаться за горизонт, а мерзкий запах остался, стал критически различим. Вонь, не трупная, не болотная, какая-то неописуемая, особая, — повисла над садом Камориль, как черный туман.
— Это тот же запах, что остался в нашем доме в лесу, когда кто-то украл баб Пашу, — уверенно произнесла Мари.
— Ну что ж, моя дорогая, значит, я могу тебя поздравить: мы теперь все в одной лодке, — некромант растянул синеватые губы в оскале, — и скажи за это «спасибо» нашему…
— Спасибо, — не дослушав, улыбнулась Мари. — Разве ж лодка виновата в том, что на нее обрушился шторм? Нет, нисколечко.
Камориль не стал договаривать, хмыкнул. А потом, скосив на Мари правый глаз, спросил:
— Ну, и каково это — впервые прикоснуться к себе?
— Да я-то что, — снова улыбнулась Мари. Некромант моргнул нечеловечьим глазом, которым на нее глядел, и с грустной улыбкой покачал головой. Он тоже что-то для себя уразумел, и это могло бы его обрадовать, но не обрадовало, потому, верно, что он вполне мог умозрительно заглядывать в будущее чуть дальше собственного носа.
— Ну, все, — сказал Эль-Марко, — самые жуткие дыры заштопаны. Очень бы не хотелось, чтобы сейчас что-то еще приключалось. Ведь второго зажима струны в один день ты не выдержишь, а в своей обычной форме…
— Ближайшую ночь, скорее всего, будет тихо, — сказал Камориль, садясь и потирая виски. — Я ж говорю, что, вроде как, понял все.
— Вот прям все? — недоверчиво переспросил Эль-Марко.
— Кое-что — наверняка. Мйар где?
— Пойдем, поищем, — Эль-Марко встал с земли, — должен быть где-то здесь.
Но искать не пришлось. Из серебристого тумана, решившего, по случаю сумерек, укрыть собой разруху разоренного сада, проявился Мйар, прихрамывая на обе ноги. Впрочем, он опознавался скорее по общему силуэту и пластике, чем в лицо, потому как был практически полностью измазан кровью. Тело, в основном, покрывала засохшая, темно-фиолетовая, бурлившая ранее в черных монстрах, а лицо — красная, своя, все еще чуть сочась откуда-то из-под волос. И сверху, как пирожок сахарной пудрой, Мйар был присыпан землей, травой и сухими ветками.