Камориль резко сел. Рубашка на нем была уже полностью расстегнута, так что он начал ее поспешно застегивать, смотря на меня со смесью недоверия и негодования:
— Я, конечно, люблю классические сюжеты, — сказал он, — но оказаться одним из персонажей средневековой пьесы о любви до гроба я отказываюсь. Если только любовь не на гробу, — уточнил некромант. — Гм. О чем это я. Мйар, о чем это ты! Опомнись, что ты делаешь? Это точно ты? А как же Мари?
— Пропала Мари, как это с ними, юными красивыми девочками, часто бывает, — ответил я. — А со мной все в порядке. Разве что, за время пребывания в этом мире я заразился от него этим самым безразличием.
— Но, Мйар… Я ждал того, что не случится никогда… И вот, оно произошло — и мне не верится. Скажи мне честно, что же с тобой должно было статься, чтобы ты… сам… своими руками… прикоснулся ко мне… так?..
— Просто я подумал, что, может быть, тебе будет приятно.
— А я ведь, между прочим, и обидеться могу, — заявил Камориль.
Я ничего ему не ответил.
— Так кого ты там любил-убил? — все-таки спросил некромант.
— Судя по датам, озвученным тобою и по той информации, что мне предоставила Элви, я… не знаю, в каком я был состоянии, и что было раньше, — убийство или мое обращение этим могущественным существом, на которого ты «охотился» — но что-то подсказывает мне, что это именно я убил Варамиру, бабушку Романа и жену Даньслава. И, исходя из этого, я понимаю, что, вероятно, единственное, что может мне… точнее, нам помочь в этом деле, — это моя память, которую настало время вернуть.
Я поглядел Камориль в глаза, и увидел в них яростное, отчаянное нежелание перемен.
— Я — это только я, — ответил я ему на невысказанный вопрос. — Каким бы ни был. Так что, ежели все те чувства, о которых ты заявлял мне не раз, настоящие — то… для тебя ничего не изменится.
— Ну ладно, ладно… что тебе рассказать про… этого человека? — сжалилась Варамира.
— Почему ты называешь его «этот человек»? — спросил Ромка первое, что пришло в голову.
— Видишь ли, я не умею запомнить его имени, — ответила женщина.
— Его зовут Мйар Вирамайна, — напомнил мальчик. — Мйар Вирамайна Зубоскал.
— Как-как? Можешь не повторять. Это имя просто не укладывается у меня в голове. Как только ты его произносишь — я его начисто забываю. Такие вот издержки… слепого узла.
— Того заклятия, которым дед отрезал тебя от него? — уточнил Роман.
— Нет… завязал. Судьбоплеты не умеют отрезать нитей, — они их только протягивают, перевязывают или, как в нашем случае, завязывают узлом так, чтобы у этой истории не случилось продолжения.
— То есть вы, как бы, все еще связаны, но между вами «слепой узел»?
— Ну, ты же помнишь, что все это — аллегории, и что нужно это видеть, чтобы это понять.
— Угу, — Ромка помолчал. — Так что этот «слепой узел» означает именно? Ты не помнишь его имени…
— Не вижу его и не могу ему ничего сделать. Даже за щеку потрепать…
— Даже если руку твою кто-то к его щеке поднесет?
— Нет, тут произойдет подмена нитей, и моя рука перейдет в другой класс операнд. Но суть такова: это действие никак не зацепит его судьбы и участи напрямую. Может быть — как-то крайне косвенно, а чем более косвенно — тем меньше. По сути, «слепой узел» ограничил судьбу так, что даже возможность непрямого воздействия на этого человека стремится к нулю. То есть, теоретически, что-то придумать можно. Но практически — почти невозможно.
— Но почему при всем при этом ты помнишь о нем, пока он не убежал из лагеря?
— Точно не скажу… Но смотри: это было до «слепого узла» и до окончания войны. Мне даже кажется, что тот, кем он был и тот, кто вернулся с Севера — разные люди.
— Ага… Ну и тогда, выходит, он тебе тоже ничего не может сделать?..
— Тут все немного сложнее, — ответила Варамира. — Как-то раз он… уже кое-что предпринял. Но я даже не знаю, как бы так тебе об этом рассказать, чтобы не соврать. Давай, кушай кашу. Мы, что ли, зря ни свет ни заря поднялись? Сейчас доешь и двинемся.
— Куда двинемся? — спросил Ромка, покончив с овсянкой. — Пешком?
— Нет, поплывем.
— Так а куда?
— Увидишь.
— Баб Варя, ты, конечно, хорошая, но почему ты мне ничего не рассказываешь?
— Прости, привычка. Детство и юность у меня были тяжелые — расскажу как-нибудь, скрытность въелась мне в самую кость. А поплывем мы с тобой на Шелковичный остров.
— А там что? — тут же осведомился Ромка.
— Узнаешь, — улыбнулась Варамира.
Большего от нее добиться не удалось. Ромка встал с высокого табурета и отнес тарелку в мойку. Поставил. Задумался.