Они подошли к подножию одной из елей и опустились на подстилку из сухих иголок. Ромка расстегнул рюкзак Варамиры и, к своей радости, обнаружил там еду: термос с чем-то сладким и липким (он немного протек), бадейку с уложенными в три слоя кусочками пирога и пакет с бутербродами.
Старик продолжал свой рассказ:
— Но вот однажды на гору Антарг сумел взобраться простой смертный. И когда он прошел через Игольное Ушко, то не разделился, потому что был слишком прост и недостаточно глубок для этого. Но вышло так, что, пройдя через арку на вершине Сердца Мира, простой смертный обрел способность вершить колдовство. Вернувшись домой, он рассказал об этом чудесном месте семье и друзьям, те — своим друзьям, а те — своим. Вскоре весть пришла и к Духу Огня, но было уже поздно: в мире появились маги.
— Так это, что ли, на заре времен было? — перебил старика Ромка. — А я думал, недавно где-то…
— Да, на заре времен, — кивнул старик, — дети чародеев все знают эту историю. Но раз уж тебе ее рассказываю я, и слышишь ты ее впервые — будь добр, не перебивай.
— Конечно, — кивнул мальчик.
— Ну так вот. И тогда, прогневавшись, Дух Огня вырвал Сердце Мира из тверди земной и из самого времени. Легенда гласит, что никто и никогда больше не видел горы Антарг, что уж говорить о том, чтобы туда взобраться. Но я знаю, что сущность, подобная госпоже, способна найти путь к Сердцу Мира и, главное, пройти его, особенно с твоей и моей помощью.
— Как все непросто, — хмыкнул мальчик. — А зачем госпоже это Сердце Мира?
— Ты чем слушал? — вспылил старик. Но так же быстро отошел, успокоился и проговорил: — Ты и только ты сможешь провести ее через Игольное Ушко, так, чтобы завязать узлы, как следует. Так, чтобы сшить все порванные нити и восстановить ее доступ к душе. Чтобы было — как у меня. А то я… понимаешь, я единственный на этом свете, кто умеет говорить.
И мне очень, очень одиноко одному.
Ромка уже почти на автомате прикрыл глаза и призвал к себе видение изнанки. И охнул, обнаружив, что в груди старика горит не обычный для всех людей бледный цветастый бутон, а что-то наподобие маленького, портативного солнца.
— Почему я сразу не заметил, когда у кратера стояли… — пробормотал Ромка.
— Это потому, что я спал, — улыбнулся старик. — И душа моя пребывала в мороке, где сейчас, все еще живая, томится душа госпожи.
— То есть… сейчас мы подождем ночи, и вы ее каким-то образом оживите?
— Что ты, что ты… я просто помогу ей вырваться из морока, как делал уже не раз. Она не умирала никогда, понимаешь?
— Да уж… более-менее начинаю понимать, как, что и куда, — проговорил Ромка, щурясь.
Море, щекочась, холодило мне ноги, с каждой новой волной забирая из-под пяток песок.
Я смотрел туда, где, по идее, море должно становиться небом, но границы перехода не видел, как будто бы не было ее. На небе — ни облачка, деревья вдали от берега шумно вздыхают в руках у ветра, и все здесь, в общем-то, точно так же дышит покоем и тем особенным теплом, которое готово вот-вот превратиться в нестерпимую жару.
Я обернулся налево: оттуда по берегу ко мне шел Эль-Марко, и не скажу, что я счастлив по этому поводу. Сейчас этот загадочный молчун попробует говорить со мной разговор. И это, конечно, правильно, но это будет, скорее всего, крайне неловко, и от самого предчувствия этой беседы мне уже не по себе.
Оливковая бухта оказалась красивым местом. Проснувшаяся примерно в полдень Никола, еще тогда, в доме у Камориль, перебудила всех, кого могла и стала активно настаивать на том, чтобы мы первым делом все вместе собрались и проведали Ромку. Опоздаем, мол.
Опоздали.
Ромки в доме на мысе у Оливковой бухты не было.
Но приехали мы сюда далеко не сразу. Сначала Камориль попросил Мари таки бросить «След Суженого» на Зорею Катха, но — тщетно. Монетка то падала решкой, мол, не ищите, сам найдет, то вертелась юлой, — мол, не стоит вам его искать. Камориль долго не мог поверить, что эта магия правда работает, потому заставил Мари бросать «След Суженого» пять раз подряд. Без какого-либо удовлетворительного результата.
Я попытался учуять след тварей, которые, по идее, должны были себе спокойно разлагаться в саду особняка, — но останков не обнаружилось. Причем, ладно бы их разметало взрывом на мелкие тряпочки — было бы хоть что-то. Но в саду не было ничего инородного. Даже запаха. Как будто бы за ночь они сумели распасться на пепел и росу, или просто превратились в грязь. Таким образом я оказался бессилен.